Моя любимая дура

Двери лифта распахнулись, первый пес рванул к выходу, к своей любимой ступеньке у подъезда, на которой даже в самые жаркие летние месяцы не просыхала желтая лужица. А второй бульдог вдруг повел себя странно. Он повернулся ко мне, опустил свою сочную морду, напоминающую раскисший от дождей перезрелый гриб, ткнулся в мои кроссовки и утробно зарычал.

– Фу, Грэй! Фу! – забеспокоился хозяин, вывалился из кабины и с силой потянул поводок.

У меня никогда не было собаки, и потому я не понимал психологию людей, решившихся содержать в своем малогабаритном бетонно-кирпичном сарае животное, которому природой определено либо помогать человеку в добывании пищи, либо охранять его жилище снаружи, либо волочить по снегу сани. Что в переводе на русский значит «фу, Грэй!»? Хозяин беспокоится за собаку или за меня?

Пес сопротивлялся, но соседу все-таки удалось отволочить его на улицу. Интересно, чем бульдогу не понравились мои кроссовки? Среди собак тоже встречаются чудаки, поведение которых не поддается объяснению. Бывает, что им ни с того ни с сего приспичит продемонстрировать свою преданность хозяину, и способы проявления этой преданности могут быть непредсказуемыми.

Я вырулил на улицу Кирова, встал за троллейбусом и неторопливо покатил за ним в центр. Салон моей машины сейчас почему-то напоминал место проведения какой-то гнусной акции – то ли камеру пыток, то ли газовую камеру. События вчерашней ночи тем не менее казались необыкновенно далекими и даже нереальными, словно я в изрядном подпитии смотрел жестокий фильм, а сейчас многие эпизоды почти стерлись из памяти…

Проехал под канатной дорогой. Из подвесной люльки кто-то кинул вниз пустую пивную бутылку. Хорошо, над дорогой натянули сетку, и бутылка не пробила мне ветровое стекло.

На пересечении с Киевской я мельком глянул на злополучный светофор. Почему всегда кажется, что место преступления, даже если там не было никаких следов, отмечено черной печатью? Перекресток как перекресток, в городе таких десятки, но мне увиделась на нем машина-призрак с покойником за рулем и следы крови на разогретом асфальте. Вот уже будто прохожие искоса, чтобы не выдать злорадства, поглядывают на меня, лица их злобные и мстительные: «А, убийца едет! Не выдержал, вернулся на место преступления? Все так поступают, и Родион Раскольников так делал…»

Я притормозил у телефона-автомата. Сейчас у всех телефоны с определителем, а уж в милиции – подавно. На тот случай, когда мне хотелось сохранить инкогнито, я пользовался таксофоном. Прежде чем взяться за трубку, я обмотал ладонь носовым платком. От такой предосторожности мне самому стало противно, и я в сердцах сплюнул под ноги.

Мне ответил дежурный по управлению. Я тотчас вспомнил, каким голосом говорил со мной Никулин.

– Простите, что вас беспокою, – произнес я, зажав нос пальцами, – но на улице Гувинской рядом с мусорными баками стоит легковая машина с открытой задней дверью…

– Знаем, бабуся, – ответил дежурный. – Уже были звонки… Спасибо за бдительность.

Перестарался, подумал я и, повесив трубку, ударился о козырек таксофона темечком. Ни фига себе бабуся! Я вернулся в машину и глянул на свое отражение в зеркале: не произошла ли страшная метаморфоза? Вроде нет, только лицо немного бледное и под глазами синяки. Если как следует выспаться, то все пройдет.

Я развернулся и поехал в обратную сторону. Если за моей машиной наблюдать с вертолета, то решительно невозможно будет понять, чего я добиваюсь. Перед поворотом на Гувинскую я сбавил скорость настолько, что идущие в том же направлении пешеходы стали меня обгонять. Свернуть или нет? А почему, в самом деле, преступника всегда тянет на место преступления?.. Ва-а-а, договорился! Какой же я преступник? Что ж я чужой грех на свою светлую душу беру?

И свернул. Руки сами стали крутить руль влево. Чем ближе я подкатывал к зловещему тупику, тем сильнее холодело внутри. А что, собственно, я хочу там увидеть? Толпу милиционеров, окруживших «девятку», экспертов, машину «Скорой», носилки с телом Вергелиса, накрытым простыней? Когда впереди показались мусорные баки, я даже дышать перестал. Остановился, испугав добрый десяток разношерстных котов, которые копались в грязи вместе с двумя бомжами. Развернулся в два приема, чтобы не задеть строй пустых бутылок, бережно выставленных у бордюра, и покатил обратно. «Девятки» не было. И вообще ничего не было, что бы напоминало вчерашние события. Не перепутал ли я улицу? Нет, не перепутал – Гувинская. Хотя ночью все здесь выглядело по-другому. Более масштабно и мрачно. Быстро, однако, сработала милиция!

Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий – совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний в свою очередь пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал: