Моя любимая мачеха, или Она не твоя

Рома все понял без слов. Он уже давно не прижимал меня, а перенес свой вес на руки, но теперь поднялся, подтянул меня ближе к себе и я, прикрыв глаза, отдалась на волю ощущениям.

Его губы ласкали мою грудь, а член вбивался в меня все сильнее и сильнее. И это было прекрасно, восхитительно, так сладко…а затем мир взорвался фейерверком.

Я не чувствовала своего тела, словно превратилась в облачко. Мне не хотелось открывать глаза, не хотелось сталкиваться с реальным миром, вспоминать, что рядом со мной не муж, а другой мужчина.

Я малодушно зажмурилась, желая уснуть, а проснувшись поутру, понять, что все произошедшее лишь мой сон. Просто сон, который никогда не станет явью.

Глава 20 Роман

Сладкий сон, наполненный страстью и жаркими прикосновениями. Насыщенный невообразимым удовольствием и накалом невыносимых пиков, от которых хочется рассыпаться на мелкие искры и растаять в пучине умопомрачительных чувств. Так не бывает в жизни, поэтому хочется ухватить сновидение за хвостик и хоть ещё минутку понежиться в вихре приятных ощущений.

— Нам нельзя… — прошептала сквозь сон Милена.

Распахнул глаза и посмотрел на спящую рядом женщину. Голова её лежала на моей руке, из-под тёмной тени ресниц по нежной щеке скатилась прозрачная капля и коснулась кожи моего плеча.

Никакой, мать его, это не сон!

И вихрь эйфории, и стоны, и сладостные движения, — всё реально. И искажённое болью лице Милены, и кровь на наших телах… В груди кольнуло, душу будто завернуло в покрывало тьмы.

Она была девственницей! Я стал первым мужчиной Милены…

Как это возможно? Блять! Я же слышал её стоны, они точно доносились из спальни отца. Они же трахались! Она не может быть чиста.

Боль, будто некто выдирал из меня жилы, — мучительно медленно, — пронзила всё тело. Я ошибался. Это не месячные, не обман. Милена вышла замуж, но почему-то осталась девушкой. Может, поэтому отец не спешил и медленно готовил её к сексу. А я…

Дебил! Идиот! Гад последний.

Я застонал, ощущая, будто в груди проворачивают гвозди, а на голову льют раскалённый металл. Не мог понять. Не смел принять… Ведь это разорвёт меня, разрушит всё, во что я верил. Как можно быть такой красивой, такой сексуальной, и оставаться чистой? Разве это реально?

Но я знал, что стал у Милены первым. Этого не спутать. И ночью я это понимал. Так узко! Так сладостно… Ей было больно, и я старался быть осторожным. Сам был опьянён страстью, не мог остановиться. Так хотел её, что, казалось, взорвусь, если не погружусь в горячее лоно.

Твою мать!

Её ласки, такие неловкие, такие искренние — я не мог бы устоять, даже если бы не желал эту женщину как безумный. Я обезумел Миленой.

Чёрт!

Я влюбился, как последний дурак, но сопротивлялся сам себе. Доказывал, что она шлюха. Хотел не отца в этом убедить, а лишь удостовериться, что и эта тварь не имеет права на моё сердце.

Я сцепил зубы, чтобы не заорать.

Милена была такой, какой и выглядела. Чистой, непорочной, светлой… А я, как последняя сволочь, растоптал её. Сломал этот нежный цветок, смял лепестки, ободрал сочные листья. Я всё испортил!

Как теперь быть? Что делать?

Я хочу эту женщину! Но она не моя…

Даже если сейчас она спит в моих объятиях, а на моём члене её девственная кровь, Милена мне не принадлежит. Она законная жена моего отца, и я не имею права претендовать на неё. Она была чиста, а я её испачкал. Собою, своими подозрениями, упорными обвинениями.

Как же я себя ненавижу сейчас!

Звякнул телефон, и Милена вздрогнула. Распахнула глаза и обожгла меня небесной синевой. Страхом. Паникой.

Она будто очнулась и, осознав, что произошло, отпрянула и начала задыхаться.

Я подался к побледневшей женщине и сжал её хрупкие плечи.

— Милена, дыши. Спокойно. Давай, маленькая. Вдох-выдох… Вот так.

Убедился, что паническая атака отступила, и щёки женщины слегка порозовели, только тогда отстранился и взял телефон.

— Да. Уже едешь? Всё хорошо… Милена? Наверное, спит ещё, потому и не отвечает. Не знаю, я с вечеринки только вернулся.

Отключил сотовый и посмотрел на женщину. Милена молчала, и эта тишина обвиняла. Давила. Убивала. Обнажала и оборачивалась правдивым зеркалом, в котором на

месте себя я видел чудовище. Тварь! Как ещё назвать мужчину, который споил жену отца и обесчестил её?

В груди заныло так, что захотелось разодрать себя, вырвать сердце к чертям. Бросить ей в ноги в качестве расплаты за боль, что я причинил.

Страх в лазурных глазах Милены сменился обречённым отчаянием, и от этого перехватывало дыхание. Я ощущал боль женщины, как свою, и от этого хотелось выть раненым зверем. Как я желал её обнять, утешить. Прижать к себе, покрыть поцелуями мокрые щёки, убедить, что всё будет хорошо… Но не мог. Не имел права.

Она не моя.

И не будет всё хорошо.

Я упрямо сжал челюсти.

Будет!

— Отец едет.

Голос мой прозвучал скрипуче, будто некто открывал старую проржавевшую дверь в склеп, где хранились мои страхи и обиды на женщин. И сейчас спёртый воздух застарелых убеждений отравлял меня, лишал сил и насыщал лёгкие болезненной горечью.

— Он ничего не узнает.