«У тебя больше шансов получить роль в нашем шоу, если ты мужчина, а не мать», – сказала я Кел. А еще, возможно, мне кажется, что сестра вторгается на мою территорию. У нас как у женщин есть выбор, но правильного выбора не существует, ведь неважно, что ты решишь, мир скажет тебе, что ты делаешь это неправильно. Вы читали в
А материнство – ограничение, которое впитали в себя женщины. Вот прямо сейчас посмотрите в Инстаграме и Твиттере профили знакомых вам мужчин. Сколько из них в своей биографии пишут «отец», «муж» или – рукалицо – «муж@имя жены»? Думаю, немногие, потому что мужчин воспитывали считать себя многогранными личностями, с целым рядом сложностей, противоречий и призматических отличительных черт. И когда они определяют всего несколько граней в себе, сводят все к одной или двум чертам, то это скорее будет профессия или любимая футбольная команда, но никак не семья.
Так что есть матери и нематери, ни один из вариантов не является простым, но материнство хотя бы удобно. Общество ожидает от нас этого выбора. То же самое касается замужества, кто-то соглашается взять фамилию мужа, чтобы он стал финансовой опорой, и учится готовить паршивый бефстроганов.
И так существует куча реалити-шоу, которые изображают либо этот традиционный образ жизни («Настоящие домохозяйки»), либо стремление к такому образу жизни («Холостяк»). В какое время суток ни включи телевизор, матери, жены и домохозяйки видят олицетворение себе подобных.
Но нет ничего для нематерей, нежен и женщин, которые не могут даже взбить яйцо. И нас таких много больше, чем когда-либо. Несколько лет назад, когда ей было всего тридцать девять и она работала менеджером телекомпании
Благодаря тому, что она стремилась собрать этнически, сексуально и физически разнообразных актеров, я нашла свое место, хотя всю жизнь никуда не вписывалась. «Охотницы за целями» – маленький уголок реалити-шоу, куда вписываются такие, как я, и нечестно – и типично, – что такие, как Келли, женщины с огромными сиськами и тонкой талией, с одобренной обществом и используемой по делу утробой, и пытаются заявить свои права на кусочек этой скудной территории.
– Тут невероятно, – восхищается Келли. Джесси провела нас до конца своего участка, где Атлантический океан нещадно набрасывается на основание утеса. Это не бирюзовые воды в рекламе «Круизы по Карибскому морю» или ласковые коричневые волны пляжа Джерси, где я училась серфить. Это – обитель Моби Дика. Эти волны цвета стали превратят тебя в пропавшего человека. Из всех известных мне скользких сучек – а я знаю нескольких – океан выигрывает с большим преимуществом.
– Вы знали, что этот дом изначально был построен в двух сотнях футов от обрыва? – Джесси подмигивает мне, прекрасно зная, что я десятки раз слышала эту историю.
Я всплескиваю рукой.
– Да. Расскажи ей.
Джесси объясняет, что земля подверглась эрозии – разрушилось сто семьдесят пять футов за тридцать девять лет со дня постройки дома. Ей пришлось обратиться в департамент планирования Ист-Хэмптона за экстренным согласием о переносе дома поближе к дороге.
– Не проще ли снести его и построить новый? – спрашивает Келли, и я в ужасе закрываю глаза.
– Этот дом был построен на территории бывшего бункера Второй мировой войны и поставлен на тот бетон. – Джесси снисходительно улыбается Келли и без каких-либо дальнейших объяснений возвращается к столику для пикника.
Хэнк оставил на наших местах сложенные шелково-шерстяные пледы: с синими полосками – для меня, с серыми – для Келли. Мы накидываем их на плечи и киваем Хэнку, когда он предлагает нам красного вина. Джесси наблюдает за Келли, и сестра, осознав это, опускает подбородок на сложенные руки и сверкает широкой улыбкой, как у пятиклассниц в день фотографирования.
Джесси смеется.
– Наверное, я просто пытаюсь найти сходство.