Моя любовь, моё проклятье

И хотел ведь только позвонить старику-врачу, просто узнать, нормально ли всё с девочкой. А выяснив, что лежат они теперь вместе с Полиной, не смог удержаться.

Нестерпимо захотелось приехать – не видел ведь её целую неделю. Потому и рванул сразу, как только водитель вернулся с обеда, в больницу. Хорошо хоть сообразил заскочить по дороге в супермаркет.

В больнице был свой режим, так что не сразу его и впустили, предлагали ждать до четырёх. Пришлось буквально прорываться через кордон, впрочем, с деньгами это оказалось не так уж сложно. Недаром Макс чуть что твердит: «Не подмажешь – не поедешь».

Так и тут. Тому дал, другому дал – и режим всем сразу по боку, и его не только пропустили, но и проводили на нужный этаж и к нужной палате, чтобы важный человек не заплутал.

Ремир остановился на пороге, не решаясь пройти дальше, хотя нашёл Полину сразу же. И от одного взгляда на неё в душе всё перевернулось.

Палата, конечно, была удручающе убогой, и смотрелась Полина среди этой казённой нищеты как-то совсем уж сиротливо, прямо сердце сжималось.

Такая всегда яркая, тут Полина выглядела совершенно измождённой и поблёкшей. С копной спутанных волос и в старушечьем халате она совсем не тянула на эротическую мечту, но он не мог от неё взгляда оторвать. Ни сразу, как увидел, ни потом, в коридоре.

Наоборот, такой она цепляла его даже ещё больше. Потому что помимо неотвязного, жгучего влечения, помимо мучительной тоски, в груди разлилась такая острая, щемящая нежность, что от решительного настроя вмиг не осталось и следа. Хотелось просто обнять её покрепче, уткнуться носом в макушку и не выпускать.

И объяснение потому опять вышло скомканным, хотя она всё, конечно же, поняла.

Когда заговорила в ответ, сердце, казалось, замерло вместе с ним в напряжённом ожидании. Потом забилось, но как будто по-другому, точно не кровь через себя пропуская, а битое стекло.

Это её «нет» совсем выбило почву из-под ног. И всё дальнейшее делал он на автомате: договаривался насчёт нормальной палаты и насчёт особого отношения, спускался вниз, шёл через больничный двор к автостоянке.

Слова её свербели в голове, не умолкая, не давали думать ни о чём другом. И вообще, как-то всё вокруг стало казаться пустым, бессмысленным, раздражающе-ненужным.

Только вот ни нежность, ни тоска никуда не делись, наоборот, стали ещё невыносимее.

Если бы она просто отказала ему, думал Ремир, то было бы и то легче. Но то, что всё у них могло бы быть, но из-за дурацких предрассудков он потерял… вот это просто убивало.

Спустя три недели

***

– … железобетонный завод теперь наш полностью. Кроме телефонии, они теперь покупают у нас и интернет, – отчитывалась Оксана Штейн.

В переговорной шла очередная вторничная планёрка.

Всё, как обычно, кроме парочки нюансов. Кресло коммерческого директора пустовало.

Тот внезапно уволился по собственному желанию, а нового ещё подыскивали, третью неделю подыскивали – за эту нерасторопность Супрунова уже получила втык, неожиданно мягкий.

Да, Ремир и сегодня, и в прошлый вторник разносы почти не учинял. Ругать – ругал, но без былого огня. Даже вернее сказать – поругивал.

Начальники служб искренне недоумевали – что с боссом? Сначала два раза пропустил планёрку, теперь вот вместо того, чтобы навёрстывать, казалось бы, упущенное, энергию экономит. Затишье в пыточной, думало большинство, это, конечно, прекрасно, однако всё равно никто не расслаблялся – страх перед вторниками уже стал не просто привычкой, а условным рефлексом.

– … параллельно ведём переговоры с лимнологическим институтом, – продолжала Оксана.

– А почему до сих пор не подписан договор с «Нордвестом»? – перебил её Ремир. – Когда ещё ты говорила, что вот-вот?

– Но тут затык не со стороны коммерческого, – она бросила быстрый взгляд на Астафьева и чуть смущённо добавила: – Технари должны были протестировать порты, но до сих пор… Я дважды писала Максиму Викторовичу, просила содействия.

– Ясно. Максим Викторович, мне самому поторопить технарей или как?

– Разберусь, – пообещал слегка уязвлённый Астафьев.

После планёрки Оксана Штейн задержалась ещё на пару минут, подсунув ему несколько писем на подпись. Обычные коммерческие предложения стандартного образца, но даже в них он вчитывался со всем вниманием.

Она молча ожидала у стола. Потом уже, когда Долматов протянул ей подписанные бумаги, вдруг спросила, точно внезапно вспомнив:

– Ремир Ильдарович, а Горностаеву отправлять в центр обслуживания? Вы тогда говорили…

Рука у него невольно дрогнула, чуть письма не выпали.

– Горностаева? – зачем-то переспросил. – Она что, вышла уже?

– Да, с сегодняшнего дня.

Оксана с полминуты подождала, затем переспросила:

– Ну так что?

– Что? – вскинул он на её глаза.

– Горностаеву в центр обслуживания?

– Ну да. Пусть там работает.

Оксана забрала письма и умчалась.

Ремир откинулся в кресле. Сердце болезненно дёрнулось и заколотилось.

Горностаева вышла на работу! Он почему-то думал, почти уверен был, что она протянет больничный насколько возможно, а потом уволится.