Моя малышка

– В тот… слушай дальше. Я проводил мать, запер дверь и вернулся на кухню. Съел сырники, запил чаем, закурил. Заняться нечем. Стал смотреть в окно. Дворник Гриша подметал асфальт. Тут я вспоминаю про моё духовое ружьё. На пятьдесят метров оно било прицельно. До Гриши было не больше тридцати – сорока. Я придвинул к окну дубовую консоль, – он указал на антикварную бандуру с ножками в виде звериных лап. – Снял ружьё со шкафа, достал коробку пуль. Вскипятил чайник, принёс остатки сырников. Расставил всё на консоли: чашку, тарелку с сырниками, коробку с пулями. Кладу рядом ружьё. Придвигаю кресло, располагаюсь. Хлебнул чаю. Несладкий… Сбегал за крыжовенным вареньем на кухню. Гриша всё ещё метёт.

– Ну давай уже, не тяни! – подгоняю я, изнывая от нетерпения.

Упиваясь собственным красноречием, Поросёнок не спеша рассказывал дальше:

– Прикрываю слегка окно. Задергиваю занавески. Вкладываю пульку в ствол…

В кого мой друг такой эстет, не пойму. Даже хулиганство он способен обставить по всем канонам изящества…

– …кладу ствол на консоль, не высовывая из-за занавесок, задерживаю дыхание, целюсь, щелчок… Дворник Гриша поднял голову. Он убирает наш двор сколько я себя помню. За это время в его задницу никто не стрелял. Короче, Гриша удивился, выругался и продолжил мести. Одет он был в оранжевую телогрейку и ватные штаны. Человеку в такой одежде моё ружьё не опасно. Даже синяка не останется. Я перезарядил. После второго выстрела Гриша подозрительно оглядел окна вокруг…

Тут надо описать двор. Он квадратный, со всех сторон окружён домами. Половина из окон которых наверняка была приоткрыта по случаю хорошей погоды. За каждой занавеской могла сидеть обленившаяся московская сволочь, которой делать больше нечего, как, объевшись сырников, пострелять по дворниковскому заду.

– Гриша матернулся, но меня не заметил, – продолжил Поросёнок. – Хоть пульки и попали ему в зад, но он почему-то ругался на окна, расположенные сбоку. Я съел последний сырник, закурил, и принялся тупо, методично обстреливать Гришу. Он перестал работать и орал: «Суки, бля! Пидарасы! Найду – яйца оторву на хуй! Пидарасы ёбаные!!!» Из многих окон выглянули интеллигентные старушки в очках и шалях…

По соседству с Поросёнковым домом стоит дом заслуженных работников Большого театра. Он буквально кишит престарелыми балеринами и оперными певицами. На нём-то, по какой-то странной логике, Гриша и вымещал свою бессильную злость.

Поросёнок вспоминал с нарастающим удовольствием:

– Оттуда бабульки высунулись и задребезжали: «Григорий Алексеевич, как вам не стыдно!» Эти бабульки, наверное, с Ростроповичем знакомы или с Дягилевым…

– С Дягилевым вряд ли, – вставил я.

– Ну, с кем-нибудь типа Дягилева, – отмахнулся Поросёнок. – Не важно. Гриша явно к ним никакого респекта не имел. «Пошли вы на хуй, прошмандовки неёбаные! Курвы задрипанные! Не вашу жопу дырявят!» Оперные примы стушевались. Я продолжил. Гришины вопли меня вдохновили. Теперь я мстил за обруганных ветеранок сцены. Сам спровоцировал скандал, сам навожу порядок. Как нас в универе учат. Пулек много, чая и варенья – хоть залейся. Я обстреливал Гришину задницу не меньше получаса. Скоро, правда, мне надоело. Грише тоже. Он уже просто молча отмахивался, не поворачиваясь. Только пулька клюнет штаны – Гриша взмахнёт в том месте рукой, как будто комара отгоняет. Часы показывали около двенадцати, и я решил всё-таки смотаться в универ. Думаю, чайку только выпью перед отходом. Поставил на кухне чайник и так, позёвывая, возвращаюсь к окну и вижу: в зазоре между занавесками мелькает что-то розовое и блестящее. Выйдя из нашего дома, вдоль по двору, в сторону арки напротив, цокает бабища на шпильках. Туловище у неё такое узкое-узкое и всё стянуто чёрной косухой. Как она вообще дышала – ума не приложу! Косуха как будто выдавливает жир и мясо в нижнюю часть тела, в гигантскую жопу, обтянутую блестящими лосинами ядовито-розового цвета. Казалось, что всё, выдавленное косухой, наткнулось на затычки в коротеньких ножках и скопилось в заднице. Два гигантских воздушных шара, наполненных холодцом. Виляют и перекатываются. От них даже солнечные зайчики разлетались. Я хватаю ружьё, волнуюсь, долго не могу попасть пулькой в ствол, наконец щёлкаю затвором, прицеливаюсь… У каждого снайпера есть мишень, которую он ждал всю жизнь. Вот я сижу и думаю, как в кино: «Пропущу ещё на несколько метров, чтоб не больно… лосины всё-таки, не ватные штаны… уйдёт, сука!.. пора… нет, ещё чуток… вот!»

Поросёнок затушил окурок и откинулся на диване.

– Ну? Дальше что?!

Поросёнок снова закурил: