Моя Марусечка

Позвонить к этим, которые женили сына на директоре центрального универмага. Вам, может, некому посидеть с внучком Даником? А то он выходит на балкон, спускает штанишки и показывает девочкам свою пипиську. Но и они машут руками, что нет, они сами сидят с Даником, выпорют, как следовает, и сидят.

Граждане. Люди и дамочки. Даже партейные. Хоть вы и партейные, а не обрядить вам вашего покойника? Спеть причитание? Нет? Не надо. Теперь раз в год, если кто и помрет, то хорошо, а так живут себе.

Кто — нибудь! Может, у вас бородавка? Может, вам вышептать бородавку? Ниточкой перевязать и в навоз закопать… А ладно: вывести вам лишай. Хоть на щеке, хоть в волосах! Берешь слюну на голодный желудок… Перевернуть вам паралитика? Прорыть канаву, дожди вас еще не затопили? Побелить хату? Обобрать вишню с самых высоких ветвей? Маруся, она легкая, ее каждая ветка поддерживает. Подоить вашу бодливую козу? Рассказать сказку про лису со скалкой? Слушайте, дама, давайте я побрею вам пятки. Это же некультурно — носить такие пятки: трещины, как у верблюдицы! Сейчас не надо? А когда надо? А то я тут недалеко, в рыбном. Крикните: Маруся! И я сразу выскочу…

Пятьсот рублей. Кто придумал пятьсот рублей?..

Маруся прошла в зал и взяла с прилавка два уже расфасованных пакета с селедкой:

— Щас выйду и скажу: четыре восемьдесят! четыре восемьдесят!

Чтобы пятьдесят копеек себе.

Или нет:

— Пять рублей! Пять рублей!

Тогда уже семьдесят копеек.

Маруся пошла во двор, повторяя:

— Пять рублей! Пять рублей!

А когда показалась арка, а в ней куча нервных крестьянок, язык сам собой сказал:

— Четыре тридцать… Два пакета по четыре тридцать…

Опять не получилось. Что у нее за язык? Оля вот за восемнадцать рейсов сорок рублей уже наварила.

Маруся отнесла выручку Васе. Вася, не считая, кинул деньги в кассу.

Прибежала Оля. Запыханная, мокрая. Она успела слетать в универмаг — оторвала десять метров сатина. Всем по пять, а ей десять, она же героиня.

— Скорей, скорей! Медосмотр! Давно зовут!

Медосмотр сдавали на втором этаже, в красном уголке. Маруся с Олей встали смирнехонько у дверей.

— Очередной! Проходите! — крикнули из уголка.

Маруся вошла и видит: в белом халате, в белой шапочке — мальчик. Розовый, умытый, зеленкой пахнет, над верхней губой светлые молодые усы.

— А где Эсфирь Соломонна?

Нет — нет, уже нету Эсфирь Соломонны. Вместо нее мальчик с усами.

Сначала он накачал на ее руке грушу для давления, потом как ни в чем не бывало сказал: ложитесь в кресло. Какое кресло, зачем кресло? Сынок, в шисят лет уже не бывает кресло. Сначала надо у людей спросить, у Эсфирь Соломонны. Вот она умеет обследовать болезни: надо мять живот, под ребром мять, смотреть язык, дергать за веко. Эсфирь Соломонна людей сорок лет знает без твоего кресла. Нет — в кресло, в кресло. Вы имеете дело с пищей. Не имею! Имеете! Дайте соскоб! Это у молодых соскоб, а когда, как сейчас, то соскобы все уже заканчиваются…

Сестричка сидела прежняя, Таечка.

— Таечка! Скажи ты ему!

Таечка делала Марусе знаки, но Маруся не понимала.

— Перчатки надел! Эсфирь Соломонна говорила про печень, про мочу, а перчатки не надевала. Она смотрела на язык — и все. Ты лучше скажи, почему ухо свистит, родинка на шее горит, жгет, во рту — как пятак пососала. А нечего перчатки показывать!

Мальчик осерчал и отложил ее карточку. Не подписал в нее какие — нибудь слова. Сказал: отсранить от работы! Ой! Отсрани! Пусть Виталька полы моет, у него все соскобы есть.

Маруся спустилась в сыпучку, протиснулась между мешками с мукой и спряталась там. Ей кричали и Таечка, и Алюська, и секретарь комсомольской организации, но Маруся не отзывалась.

Оля отыскала ее. Она сникла на глазах и сделалась тяжелобольная. В зрачке легла наготове слеза.

— Ой, у меня такой диагноз ног… — Она сломала слово пополам и начинила его стоном.

— Сейчас у всех диагноз, — вздохнула Маруся.

— Не скажи, вот доктор, у него такое высокое образование…

— Сейчас у всех образование.

— Нет, Маруся, он ходит в церковь…

— Сейчас все ходят в церковь.

— Не говори так, сейчас в церковь ходить нельзя — ругают по партейной линии. Так вот я ему говорю: как поем, так вот тут, под ложечкой, будто кулак вскакивает и мясо само собой, самостоятельно дрожит. А он отвечает: так нам же не семнадцать лет, а уже девятнадцать. Маруся, ты поняла: «девятнадцать»!.. Вот как, старые люди никому не нужны…

Вот влетел! Чуть с ног не сбил. Виталька. А за ним Ленуська из театра оперы и балета с кривыми, покрытыми черными злыми волосами ногами. И с размаху прыгнула ему на шею. Виталька поцеловал ей сначала пальчики, потом лоб, потом темечко и височек. Да, ему стоило труда отлипнуть от нее. Вот, вдевает ей в уши золотые сережки и цепляет на грудь золотую бабочку. Камушки на ее спинке выстреливают три искры подряд…

Виталька, Виталька… На кого ложится твой слепой глаз?..