Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Под покровительством Голливудского Комитета Победы звезды помогали общему делу разгрома врага и временем, и славой. Мать на сей раз была вместе со всеми — равная среди равных. Таинственность и отчужденность теперь не придавали блеска. Шел 1942 год, и больше всего ценилась «неподдельность». Дитрих окупала опыт ранней молодости, полученный в берлинских кабаре. Она приходила по первому зову, выступала в любом амплуа, отпускала вольные шуточки с Чарли Маккарти, импровизировала с хоровыми группами, исполняла свои песни там, где требовалось. Когда из Пирл-Харбор поступили первые раненые, она приняла участие в наспех организованных концертах в госпиталях, была «славным малым», «своим парнем», «настоящим бойцом» и получала большое удовольствие. Она репетировала величайшую роль в своей жизни «отважной актрисы, развлекающей солдат».

Кэрол Ломбард погибла в авиационной катастрофе, возвращаясь из агитационной поездки по распространению облигаций военного займа. Мать получила новое оправдание для своей авиабоязни.

— Вот видишь! А я что говорила? Никогда не летай на самолетах! Они опасны. Ломбард мне никогда особенно не нравилась, но если ей удачно подбирали костюм, она выглядела красоткой. Интересно, кто станет следующей подружкой Гейбла?

«Нормандия», приписанная к нью-йоркскому порту с 1939 года, а теперь лишенный былой роскоши боевой корабль, загорелась, накренилась и затонула. Для нас, любивших ее, это событие было подобно гибели близкого родственника.

Я играла главные роли, имела умеренный успех, пробовала себя в режиссуре, преподавании, зарабатывая на жизнь. Днем я работала без особого напряжения, ночью пила, утром страдала от тяжелого похмелья. С бренди я перешла на вредный для желудка бурбон, виски, за которым обычно следовали коктейли — стинджеры, сайдкары и александеры.

Идеальная пара, должно быть, поссорилась. Возможно, из-за Уэйна, возможно, из-за слишком частых любовных посланий Ремарка…

Как бы то ни было, когда Габен уехал на натурные съемки, мать была убеждена, что он на нее сердится и потому тотчас заведет бурный роман со своей партнершей Идой Лупино. Бедный Жан, она подходила к нему со своей, дитриховской, меркой. Мать отменила тур, пропагандирующий продажу облигаций военного займа, и вся отдалась любовным переживаниям. Она изливала свою тоску в дневнике с синей обложкой, с оглядкой на вечность, как и в других письменных откровениях, и потом оставила дневник на видном месте, чтобы Жан, наткнувшись на него, прочел про ее великую любовь к нему, «если» он вернется, разумеется. Впоследствии, когда Жана рядом с ней уже не было, мать, бывало, вытаскивала дневник, желая поразить известного писателя, своего нового обожателя, своим талантом в области лирической французской прозы, вдохновленной ее огромной любовью «к одному человеку, не ведающему, что он потерял».

15 февраля. Он ушел.

16 февраля. Я думаю по-французски. Как забавно! 10 утра. Я думаю о нем, думая о нем, я могла бы просидеть годен, если бы только увидела его, хоть на секунду.

Он со мной, как пылающий огонь.

Jean, je t’aime[9].

Все, что я собираюсь дать тебе, — любовь. Если она тебе не нужна, моя жизнь кончена, навсегда. И я понимаю расхожую фразу, что это ничего не доказывает. Понимаю и другую: «Я буду любить тебя всю жизнь и после смерти — тоже», ведь даже мертвая, я все еще буду любить тебя. Я люблю тебя, как приятно произносить эти слова, зная, что ты не скажешь в ответ: «Я тебе не верю». Если бы ты был здесь, я поцеловала бы тебя, положила бы тебе голову на плечо и поверила бы, что ты меня любишь. Ведь если не любишь, для меня все кончено. Если я больше не нужна тебе, я хочу умереть.