Моя мать смеется

Она вышла из больницы. Она хорошо знает, что через это нужно было пройти. Знает, что старая, но говорит, что не верит в это. Она хочет жить.

Также знает, что ей придется снова лечь в больницу, чтобы сделать операцию на сердце. Говорит, что это очень простая операция. Ожидая ее, она ковыляет по квартире. Кожа да кости.

Она ждет домработницу Патрисию. Ей нравится эта домработница, нравится ее веселый нрав, нравится, когда она приводит своих сыновей и готовит на четверых, она слышит смех. Ей это нравится.

Она не очень поняла, когда придет Патрисия, сегодня или завтра, потому что даже со слуховым аппаратом телефон для нее – пытка. Она что-то слышит, но что? Чаще всего она угадывает. Иногда удачно, иногда нет. Поэтому она живет в неопределенности.

Когда она вышла из больницы, кардиолог сказал ей, ведите себя тихо до операции. Да, тихо. Да и как еще? Она ковыляет. Дышит с трудом, из-за аорты. У нее сузился просвет аорты.

Она постоянно засыпает. Просыпается. Чуть-чуть ест. Существует.

Она встает, ест, моется, вот уже несколько дней сама может залезть в ванну и вылезти из нее.

Ест. Ложится на диван. Спит. Просыпается.

Немного разговаривает со своими двумя дочерьми, которые рядом с ней. О том о сем.

О всякой ерунде.

Да и что тут скажешь.

Разве что после операции. Возможно.

Женщине дали отсрочку. Она выжила. Она это знает, она выжила и будет жить дальше. Ее срок еще не пришел, так она говорит.

Не знаю, так ли она думает про себя, потому что ее стоны и то, что она говорит «не знаю, не знаю», не зная, что произносит это вслух, говорят о другом.

Пока она не попала в больницу и не вышла, чтобы готовиться к операции и снова лечь в больницу, я была с ней.

Она была очень больна, и мне было страшно, страшно, что она перестанет дышать, сидя передо мной, в своем кресле.

Она уснула, и было слышно, с каким усилием бьется ее сердце, я смотрела на нее и думала, мама, дыши, не сдавайся, дыши.

Не оставляй меня, пока не оставляй. Я еще не готова, и, возможно, никогда не буду готова.

Ее дыхание стало таким тяжелым, что ее пришлось отвезти на скорой в больницу. Там ее подлечили, чтобы она протянула до операции.

Об операции всё время говорят, что в ней нет ничего страшного. Но эта кожа да кости, три волосины, потухший взгляд – выдержит ли она. Поживем – увидим.

Я всегда говорю, поживем – увидим. Говорю, поживем – увидим, и думаю, что может произойти всё что угодно. А здесь есть всего две вещи: жизнь или смерть.

И если жизнь уйдет, она тоже уйдет вместе с ней.

Ребенок родился сразу стариком, ребенок так никогда и не стал взрослым. Он развивался в мире взрослых как ребенок-старик, и у него плохо получалось. Ребенок-старик говорил себе, что если его мать умрет, ему будет некуда вернуться.

В отрочестве ребенок пустился во все тяжкие, затем, повзрослев, занимался черт знает чем, но всегда знал, что может вернуться.

После того как умер отец, он мог вернуться к матери.

Когда ребенок возвращался, всегда измученный взрослой жизнью, которая давалась ему с трудом, он ложился на диван и несколько часов спал. Потом, чуть менее измученный, он ел.

Ребенок – девочка, то есть я. И теперь я старая, мне исполнится шестьдесят. Даже больше. А я всё там же. У меня нет детей. Ребенок-старик не завел ребенка. Что потом будет удерживать меня в жизни?

Смогла бы я жить, чтобы спать, вставать, есть, ложиться. Я забыла о радио. Я слушаю радио. Время пускаться во все тяжкие прошло. И я рада, что солнце садится, тогда я ложусь спать.

До операции остался месяц.

Так она вчера сказала.

Но сегодня она устала уже утром после завтрака.

И легла на диван.

Когда я зашла посмотреть, она сказала, я устала от еды.

Но разве я не имею права отдохнуть? Я сказала ей, это не право, это обязанность.

А я? Продержусь ли я здесь месяц?

Меня держит только то, что я пишу. Жить здесь или в другом месте – какая разница. Моя жизнь? У меня нет жизни. Я не сумела себе ее устроить. Поэтому здесь или где-нибудь еще – неважно. Но где-нибудь еще всегда лучше. Поэтому я всё время приезжаю и уезжаю, и снова возвращаюсь.

Сначала я уехала в маленькую белую комнату в Париже, где было холодно.

Потом в другое место, где было жарко. Затем еще дальше, в очень большой город по ту сторону Атлантики, где мне удалось наконец отдышаться.

Мне было хорошо. Я жила. Открывала жизнь и других людей, хотя, бывало, бродила по улицам ночи напролет, потому что мне было негде спать. Хотя большую часть времени было где. Люди принимали меня у себя, и я могла спать, мыться и даже есть. Я навестила этих людей в этом году, они не изменились. Такие же гостеприимные. До сих пор спрашивают себя, как я к ним попала. Я тоже спрашиваю. Это остается загадкой.

Там, где было жарко, я чуть не вышла замуж из-за жары и потому что не знала, куда себя деть, и была ни на что не годна, поскольку сняла плохой фильм. Тогда почему бы не выйти замуж? По крайней мере, сделать кому-нибудь приятное, моему отцу, например.