Мне нравится быть готовой. Она могла бы добавить, мне нравится быть готовой ко всему и особенно к худшему, потому что уж худшее-то она знала, но она говорила просто, мне нравится быть готовой. Поживем – увидим, говорила я невежливо, я думала, что я шучу, но моя мать, естественно, не считала это шуткой. Наоборот. Ее это подгоняло, и тревога усиливалась, тогда я говорила, делай, как хочешь. Отец ничего не говорил, делал вид, что ничего не замечает, и это, вероятно, было лучше всего.
Я терпеть не могу что-то делать заранее, всегда делаю всё в последнюю минуту, когда уже припрет, поэтому я, естественно, много чего забываю, но на самом деле это не страшно.
Я ненавижу готовиться, предпочитаю очень рано встать в день отъезда и побросать всё чемодан без разбору. Не складываю одежду, не укладываю обувь в пластиковые пакеты. Везде разбрасываю лекарства, потому что принимаю много лекарств из-за своей хронической болезни и из-за бессонницы. И если я случайно забуду одно из лекарств, мне приходится звонить, чтобы мне его прислали из Парижа, к счастью, мой фармацевт мне сочувствует и она знает, что если я не приму свои лекарства, моя хроническая болезнь может снова вернуться, и меня придется запереть в больнице. Моя мать ничего не забывает, но какую цену она за это заплатила, теперь я понимаю, какую. Но поздновато.
Моя сестра тоже ничего не забывает и всегда путешествует с огромными чемоданами. Они забиты доверху, и чем их у нее больше, тем больше они забиты. Я всегда говорю, я люблю ездить налегке; только не забудь твои лекарства, говорит моя мать. Или сестра, или даже Л. Все мне это говорят, и мне надоело это слушать, и надоели мои лекарства, и надоела моя хроническая болезнь, и надоело, что меня запирают в больнице, и надоела бессонница, хотя снотворное я забываю редко. Мне говорят, что за снотворное ты принимаешь, оно сильное, и так ты еще больше привыкаешь и должна принимать всё больше и больше, чтобы заснуть. Я отвечаю, нет, врач, мой новый психиатр-фармаколог сказал, что нет, к нему нет привыкания, нет и не может быть аддикции. Но это не совсем так.
Впрочем, я не волнуюсь, разве только когда забываю его, вот тогда я провожу целые ночи без сна, а такому человеку, как я, спать важно, да и другим людям тоже.
Когда снотворное у меня кончается или когда я его забываю, я впадаю в панику, схожу с ума, готова на всё, я даже орала в одной американской аптеке. Сказала, что Америка – совсем не свободная страна, а еще на таможне у меня взяли отпечатки пальцев, как будто я приехала в тюрьму, и сфотографировали мои глаза, и я кричала, что это антиконституционно и покушение на мою личность, и еще что-то, и аптекарша за прилавком, если ее можно так назвать, вышла из себя и требовала, чтобы я успокоилась. Но я не успокоилась, я посмотрела на всех и сказала,
Я чувствовала себя фантастически, очень сытой, оставалось только пойти в бар на углу и выпить добрый бокал красного.
Я вошла в бар, который освещал только телевизор, увидела, что там одни мужчины, села на стул и заказала бокал красного. К сожалению, вино было не очень хорошее, но я всё равно его выпила, это должно было помочь улечься четырем пиццам. Но они не улеглись, тогда я взяла такси, потому что ехать с востока на запад не так просто. Нужно сесть в автобус, выйти из автобуса, иметь деньги на автобус, поэтому я взяла такси, которое привезло меня в любимый Гарлем, где я легла в любимую кровать, говоря себе, бедная аптекарша, зря я ей это наговорила, это не ее вина, но мне попалась под руку именно она. Если бы я сказала такое на таможне, меня бы сразу отправили во Францию, поскольку Франция только и делает, что принимает иммигрантов, людей без документов и так далее, ну разве что поколачивает их иногда.
Моя мать мне всегда говорила, что шлепки идут детям на пользу, как ничто другое. Но она шлепала меня так легонько, что я их не чувствовала. Я была противным дьяволенком, но моя мать тоже была иммигранткой, она много чего повидала. Я сказала себе, что как-нибудь зайду извиниться перед этой милой аптекаршей, но всё равно скажу ей, что сказала, что думаю. Я знаю, что не всегда следует говорить, что думаешь. Иногда нужно промолчать и ничего не говорить, а когда я бываю с людьми, я говорю им, что думаю, и они, всегда очень воспитанные, едва мне отвечают. Но на самом деле я знаю, что они думают, особенно воспитанные французы и даже бельгийцы.