Моя Мия. На осколках первой любви (СИ)

– Например, Мирон безумно боится лягушек. Обычных деревенских, которые квакают по ночам.

В випке раздаётся дикий хохот, а я награждаю улыбкой всех сидящих за столом. Когда дело доходит до Громова, она сама по себе превращается в оскал.

Но это ещё не всё…

– А в семь лет мы отдыхали с родителями в Таиланде, наелись до отвала арбуза и ночью…

– Ми-я, блд, – слышится лютый бас, заглушаемый всеобщим ором.

Смотрим друг на друга в упор. Я готова отравленным ядом забрызгать белую рубашку, сидящую на нём, как на фитнес-Боженьке.

А Громов… Сдавливает зубы, со злостью цокает и залпом выпивает содержимое своего бокала. Пялюсь на него, пока не замечаю недоумение на лице Миловановой.

«А ещё он единственный, с кем я целовалась по-настоящему…» – договариваю про себя.

Впервые это случилось, когда мне было четырнадцать. Мы бесились у его дяди на даче и отправились к пристани. Забрались на лодку, смотрели на закатное солнце и, вдохновленные недавним просмотром "Титаника", решили в шутку спародировать поцелуй Кейт и Лео. Закончилось всё тем, что мы с Миром сосались, пока на улице не стемнело.

Это было так... захватывающе.

Резко вставая, одёргиваю задравшееся платье.

– Я к подружкам пойду, потанцую. Приятно было познакомиться, – говорю всем, не глядя на Громова с девицей, чтобы Ладка поняла – к ней это не относится.

Подмигиваю своему соседу, не сводящему глаз с моего декольте. И вильнув бёдрами, отправляюсь навстречу счастливчику, который сегодня сотрёт с моих губ печать имени Мирона Громова...

Глава 3. Растерянная Мия.

Десять.

Ровно столько минут мне понадобилось, чтобы привести себя в порядок в дамском туалете. Пшикаю на внутреннюю сторону запястья серебристой Монталь, и медленно растирая, хладнокровно смотрю на своё отражение. Глаза будто неживые. Маньяк-убийца, прости господи.

«Мой Громов»

Словно вспышкой пролетают слова Ладки. Ядовито-неоновой лентой под кожу забираются.

Я… в раздрае.

Думала, пережила, справилась. Но нет.

Наверное, мою боль может понять только та, что любила в девятнадцать. До хрипоты, до проклятого покалывания в ступнях. Когда жжётся в груди так, что нестерпимо.

Ни одной единой мысли, кроме воздушного рыжего облака вокруг его плеча.

Просто мечтаю, чтобы проблема решилась одномоментно. Чтобы он уже сейчас всё понял, потому что в следующую минуту поздно будет. Ни завтра, ни послезавтра.

Сейчас!

В мои девятнадцать лет бить наотмашь хочется за долю секунды до того, как по тебе ударили. Так получается. Не знаю, что это.

Мама говорит – «молодость, всё пройдёт», отец тихо цедит «вся в мать» и закатывает раздражённо глаза.

Я физически ощущаю, как живьём варюсь в коктейле из ревности, унижения и собственной уязвимости. Моё сердце рыдает внутри, потому что снаружи я должна оставаться сильной.

Этому тоже папа научил. Слабой можно быть только со своими. С родными.

А Мирон больше к таким не относится.

Перед собой вижу – стоит молоденькая, яркая брюнетка. А в душе – волчица, одиноко воющая на Луну.

До жути.

Облизнув только что подкрашенные губы, вытираю влагу в уголках глаз и отшвыриваю салфетку в урну.

Я должна быть равнодушной.

Обязана стать счастливой, чтобы утереть ему нос. Просто горю сейчас мечтой увидеть в его глазах отголоски своей боли.

Найду себе парня.

Хорошего, умного, главное, надёжного. Такого, чтоб дух захватывало.

Поражённо вздыхаю, прикладывая ладошки к горящим щекам. Самой влюбиться? Не в Громова?

Это вряд ли, конечно.

– Мийка, – подхватывает меня под руку Тая, когда я решаюсь выйти из туалета. – Пойдём. Я все ноги стёрла, пока тебя искала.

– Зачем?

– Ты куда-то пропала, – сбивчиво проговаривает. – Там… он пришёл, представляешь?

– Кто? – округляю глаза. Мысли только о Громове.

– Ваня, – краснеет Валеева.

С недавних пор моя любимая подруга тоже пала жертвой светлых глаз. Правда, серых. Собственник последних – Ваня Соболев, однокурсник Мира и средний сын Яны Альбертовны Соболевой. Пожалуй, самой известной женщины в нашем городе.

Поднявшись по винтовой лестнице, снова попадаем в душное помещение. Голова кружится от количества людей и мигающих ламп, установленных под потолком.

Стараясь не смотреть в сторону випки, прохожу к нашему столику и оставляю крохотную сумочку на диванчике.

Следующий час мы с девчонками танцуем и веселимся. Упрямая лямка платья всё время пытается съехать, грозя оголить грудь, но я старательно её придерживаю и соблазнительно поднимаю руки, выписывая бёдрами восьмёрки.

В какой-то момент становится так весело, что о Громове напрочь забываю.

Алкоголь в крови будоражит и требует остренького, наша «Модная четвёрка» вскарабкивается на сцену. Одёргиваю задравшееся платье под общий вой толпы, мило пожав плечами.

Щёки горят, кожу покалывает, когда представляю, что Мир сейчас где-то здесь. Ну не может он в таком платье из виду меня выпустить. Видела ведь, как взбесился. Всегда так было.

Кидаю неловкий взгляд в сторону випки. Пусто.

Горько усмехаюсь.

Ему всё равно. Может, вообще уехал со своей апельсиновой. Будут трахаться полночи, как кролики у бабушки на даче... Не зря мы каждое лето за ними подсматривали.