Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918

Но жизнь кипела не только в Вене. Осенью мы с отцом часто ездили на охоту в замок Гёдоллё, недалеко от Будапешта, где даже ничтожный атташе вроде меня мог непосредственно общаться с императором и императрицей,[4] а также со злосчастным кронпринцем Рудольфом. На охоте можно было встретить графа Андраши и ряд других венгерских магнатов, так что мой отец совмещал удовольствия с интересами дела, и по вечерам я по большей части был занят тем, что зашифровывал результаты его бесед с императором и канцлером. Но взгляды всех участников охоты были постоянно прикованы к императрице, с ее лучезарной красотой, великолепной посадкой на лошади и изумительной фигурой. Лошади и забота о своей фигуре составляли два самых главных интереса ее жизни, и ее любовь к искусству верховой езды заходила так далеко, что она даже упражнялась в выездке в своей частной школе верховой езды в Гёдоллё.

Лошади были любимой темой ее разговоров, и однажды моя мачеха, не питавшая уважения к важным персонам, после того как ей пришлось довольно долго выслушивать все, что императрица могла сказать об этом предмете, сухо заметила: «Думает ли ваше величество о чем-нибудь, кроме лошадей?»

История не сохранила ответа императрицы, но полагаю, что после этого разговор завершился очень скоро.

Прослужив год в качестве атташе в Вене, я вернулся в министерство иностранных дел и в 1878 году был назначен третьим секретарем в Рим, где проработал счастливых полтора года под руководством самого лучшего и внимательного из всех начальников – сэра Августа Пэджета.

Рим будет всегда завораживать всех, кто окажется в его стенах, но сорок пять лет назад это был еще более чарующий город, чем сегодня. Он тогда еще не стал типичной современной столицей и в большой степени оставался Римом папских времен. Новый город, который сегодня окружает старый Рим, тогда еще только зарождался. Красивые окрестности виллы Людовизи не превратились еще в бесчисленные улицы с безликими домами. Строитель не наложил еще святотатственной руки на область Кампанья, тянувшуюся почти до самых стен. Раскопки в Форуме, добавившие столько интересного к нашим познаниям Античности, тогда только лишь начинались, но с чисто эстетической точки зрения Форум был живописнее, чем сейчас.

Наше посольство уже располагалось в своем нынешнем помещении, на вилле Торлония, но экономное правительство тогда еще не успело продать нижнюю часть чудесного сада, и он был в два раза больше, чем сейчас. От виллы, примыкающей к Аврелианской стене, рукой подать до Порта-Пиа, и, выехав из ворот, можно было почти сразу оказаться в Кампанье и скакать галопом километр за километром по ее бескрайней равнине. Так как начальство не слишком перегружало меня работой, зимой мне обычно удавалось охотиться два раза в неделю, хотя после танцев, длившихся иногда до пяти утра, ранний подъем и дальняя поездка бывали тяжелы. Рим в то время был очень веселым городом, несмотря на то что его общество было разделено на белых людей и негров. Огромные дворцы аристократии, большая часть которых сегодня закрыта, были тогда местом постоянных увеселений, особенно в последние десять дней перед Великим постом, когда в городе устраивали карнавал. Общество пировало и танцевало каждую ночь, а по вечерам на улице Корсо правил бал король карнавала, которого уже давно нет в живых. Вся улица была увешана яркими полотнами; с балконов можно было участвовать в битве цветов и конфетти, любоваться веселящейся публикой в карнавальных костюмах, проезжавшей по улице в нарядно украшенных экипажах. Затем, когда Корсо пустела, празднования закачивались необычными забегом лошадей без всадников, известным под названием «Бербери».[5]

К концу 1879 года подошел мой срок получить назначение в отдаленную страну, и я отправился вторым секретарем в Токио. Как ни жаль мне было покидать Рим, но меня полностью захватила мысль, что я увижу Дальний Восток и проведу по дороге туда два месяца в Соединенных Штатах. Среди прочих благих намерений, которыми я мостил себе дорогу в ад, было ведение дневника. Поскольку это был один из немногих случаев, когда мне удалось воплотить такое намерение в жизнь, я могу рассказать о впечатлении, которое произвела на меня Америка сорок лет назад. Город Вашингтон не произвел на меня особенного впечатления, хотя Торнтоны, у которых я останавливался в посольстве, были сама любезность. Нью-Йорк показался мне более интересным. Нью-йоркские кафе были не хуже парижских, а светская жизнь гораздо больше соответствовала моим вкусам. В мою честь устраивали обеды, водили по театрам и балам, а также представляли всем хорошеньким юным леди. Как и многие мои земляки, я пал жертвой их чар, и не прошло и двух недель, как я был помолвлен – но лишь на двадцать четыре часа. Мой будущий тесть, которого я ни разу не видел до тех пор, пока меня не ввели в спальню, где он лежал с тяжелым приступом подагры, в ответ на мою просьбу о благословении, сказал, что ему не нужен такой зять, как я. Он добавил, однако, что я буду всю жизнь ему благодарен – и оказался прав.