— Понимаю. У нас не так. У нас ценят не за то, что добился. За то, что чистая, за то, что уважаемые родители и правильно воспитали, за то, что хозяйственная, послушная, ухоженная…
— Одно второму не мешает! Вот ко всему этому прибавь ещё то, что сказала я. Ценность определяется ценой покупки.
— Это я знаю! Выкуп. Махр! Отдал много — десять раз подумаешь, разводиться ли! Махр-то у жены останется. Мой махр — «Жемчужина».
— Вот! Умница! Хоть это поняла. Но помимо золота и денег ещё и душу вложить нужно. Для наших мужчин это тоже «махр». Много вложит — десять раз подумает, прежде чем накосячить!..
— Как сложно у вас! — вздыхаю я. — Но я поняла.
Поглядываю на телефон. Там сообщение от Тимура.
— Можно? — умоляюще складываю я ладони.
— Иди… — прищуривается Катя. — Но будь умницей. Гордой и недоступной. Как будто между вами и не было ещё ничего.
Вполуха слушаю её, переплетая быстро свои волосы. Внутри всё трепещет от будущей встречи, и кружится голова.
«Как жаль, что оставила косметику дома!» — смотрю на себя недовольно в зеркало. После вчерашних слёз лицо чуть припухшее. Завязываю на шее газовый шарф свободным облаком. А волосы не прячу, вспоминая, что они очень ему нравятся. Гладит, трогает… Надеваю свои балетки, одёргиваю платье.
— Погуляете и возвращайся, договорились?
— А если Тимур не отпустит? — кусаю я губы.
Катя набирает на телефоне дозвон. Уходит на кухню. Прислушиваюсь.
— Гаранин… свидание 16+, понял? Не трогай её. Нет… Нет… Ничего такого она не говорила. Просто если ты её действительно любишь, дай ей освоиться в нашей реальности и честно выбрать. Как Алла? Мм… Ну передай ей мои пожелания здоровья. Нет. Это не сарказм. Это моя попытка уважать твой выбор. Потому что я благодарна, что ты уважаешь мой. Ой, всё! Молчу.
Катя машет мне рукой, что я могу идти. Выхожу в коридор, смотрю на двери лифта. А если кто-то зайдёт следом за мной? Вдвоём ехать? А если мужчина??
Нет! Сворачиваю на лестницу. И быстренько бегу вниз. Вспоминаю, как мама ругала, что бегаю. Что уже взрослая девушка и надо ходить степенно. Чуть притормаживаю шаг. И набрав в грудь побольше воздуха, выхожу из подъезда. С тревогой оглядываюсь в поиске машины Тимура.
Он идёт ко мне навстречу. Делает шаг на ступеньку крыльца. Наши лица очень близко. Я ищу в его глазах осуждение или гнев. Но этого ничего нет.
— Ляся… привет.
Чувствую себя также взволнованно, как тогда, при встрече с Антоном у фонтана. Но только страха нет. И чувства вины, что совершаю что-то порочное.
— Привет… — шевелю я губами.
Гладит пальцем по скуле. И мои глаза закрываются, губы распахиваются. Я вдруг на мгновение забываю, что мы в людном месте. Но он не целует. Переплетает своими пальцами мои и сжимает их в замок. Поднимает. Прикасается губами… Я краснею, немного дёргаясь и тут же тормозя себя. Отец никогда не целовал маме руки. Только она ему в благодарность могла поцеловать. А может, я просто не знаю?
— Куда ты хочешь съездить? Как провести время?
— Катя сказала, что я должна открыто говорить о том, чего хочу и что тревожит меня.
— Катя всё правильно сказала. Говори…
— Я — жена?
— Да. Конечно.
— Познакомь меня с родителями, пожалуйста, — опускаю я взгляд.
— Хм… Хорошо. Поехали.
Глава 40 — Свидание (Тимур)
— Нам сюда, через парк.
За ним кладбище у храма. У ворот Ляся, вздрогнув, замирает.
— Почему мы здесь? Ты сказал — к маме.
— Мама умерла… Похоронена здесь. Я иногда прихожу сюда. Разговариваю с ней.
— Я могу пойти с тобой? — не двигается она с места.
— Конечно.
— Макрух… Не очень хорошо женщине на кладбище быть. На похоронах — харам. А так… Муж должен решить — можно или нет. Я никогда не была…
— Можно. Пойдём. Здесь уже несколько лет не хоронят. Потихонечку облагораживают.
Перед тем, как зайти, Ляйсан перевязывает шарф, покрывая голову. Хорошенькая… Наивный, чуть испуганный взгляд… От переполняющей нежности делаю шаг ближе и притягиваю к себе. Закрывая глаза, хочу прикоснуться к губам.
Но её пальчик ложится поперёк моих.
— Нельзя… — строго шепчет она. — Харам. Неуважение к мёртвым.
— Ладно, — вздыхаю я. — Харам так харам.
Веду её за руку по центральным аллеям. Её большие удивлённые глаза рассматривают фотографии на памятниках. Заходим в невысокую оградку. На памятнике фото…
— Гаранина Ирина Тимуровна, — читаю я вслух.
Ляся смотрит на фото, прижимая руки к груди. Обнимаю её сзади.
— Мама умерла восемь лет назад.
— Ты был любимый сын?
— Нет… — качаю головой. — Любимый был Ренат. А я был старший. С меня требовали, а его баловали. Но я не в обиде. Это помогло мне стать мужчиной. А ему до сих пор ничего не помогает. К сожалению.
— Ирина Тимуровна… — выговаривает задумчиво Ляся. — Мой отец говорил: строгость важнее любви. Строгость — задел для достоинства и ответственности. Любовь как птичка… порхает, а толку нет. Мама дала тебе больше, чем Ренату.
— Не знаю… Мне иногда не хватало… мм… безусловного принятия, что ли.
— Как это?
— Ты любим, что бы ты ни сделал.
Ляся со вздохом опускает взгляд.
— Такой любви у нас не бывает.