Моя мужская правда

При этом все четверо родителей обычно находились неподалеку — или в своих соседствующих домах, или на террасах за чаем со льдом и обсуждением нехитрых новостей, — что придавало особую остроту и пикантность занятиям любовью (если это так называется). Голая Шерон по пояс под пинг-понговым столом в подвале Щацки: колени и локти уперты в пол; Натан мерно двигается сзади: пинг-понг, пинг-понг. Слова сквозь прерывистое дыхание: «Здорово!», «Чудесно подмахиваешь, Шерон!» Мисс Щацки вскрикивает внизу: «Это дивно! Сильней, Натан, сделай мне больно! О Натан, как это дивно!»

Тем временем взрослые обсуждают, почему Эл Щацки до сих пор так-таки и не монополизировал национальный рынок зипперов (потому что мягкий и порядочный человек), и каждый миг могут спуститься в подвал; это особенно щекотало нервы. Родители засиживались допоздна, ожидая, когда явятся отпрыски, и отправляли их на кухню поглощать богатырские порции мороженого с сиропом: заслужили примерным поведением. Сами, сидя на террасе, похваливали отличный аппетит деток — да, именно так их называл мистер Ц., — а Натан, разувшись под столом (на этот раз — кухонным) и действуя большим пальцем ноги, потихоньку доводил Шерон до оргазма. Мороженое было вкусным.

Но еще лучше были, сколько раз их ни повторяй, представления в ванной. Шерон включала там свет; Цукерман оставался в темной гостиной у раскрытой двери ведущего к ванной комнате коридора. Шерон раздевалась — медленно, ритмично, прямо как профессионалка на сцене, а Цукерман зачарованно смотрел… Нет, это больше походило на телевизионное шоу. Оставшись практически без ничего, мисс Щацки (возбуждая Натана до чрезвычайности) погружала в себя что-нибудь, заменяющее на время «его великолепный член»: ручку пластмассовой расчески, длинный узкий хоботок резиновой клизмы, что попало. Таков был сценарий «филадельфийских игр», как именовались шоу на их специальном, рассчитанном на двоих языке. Однажды в дело пошел даже предусмотрительно купленный кабачок цуккини. Осчастливленный зеленый овощ глубоко уходил внутрь, а затем почти целиком вновь оказывался снаружи, и снова уходил, и опять появлялся во всей красе перед взором завороженного Цукермана, сидящего во мраке гостиной. Принцесса зипперов, пристроившись с широко расставленными ногами на краю ванны, с бесшабашным азартом отдавалась кабачку, и на Натана накатывало не возбуждение даже, а какое-то странное, таинственное, сверхчувственное состояние, которого он не испытывал никогда в жизни (включая и предшествующие реинкарнации). Почти теряя самоконтроль, он все же отметил, что смотрит на подвижный кабачок с той же оцепенелой сосредоточенностью, с какой Шерон, пробравшись ночью к нему в комнату, глядела на обнаженный «великолепный член», растущий на глазах. Кабачок движется, движется, а она что-то шепчет сквозь стиснутые зубы. Что, Шерон? «Я хочу быть твоей шлюхой». Это было уже сверх сценария. Тем временем на террасе ее мать рассказывала его матери, как обворожительна Шерон в свежекупленном зимнем пальто.