Моя мужская правда

Выходя из больницы, я не воспользовался телефоном-автоматом, чтобы позвонить адвокату или Шпильфогелю. Я знал, как поступить, я видел выход и поэтому спешил. В квартире Морин на Семьдесят восьмой улице, всего в нескольких кварталах отсюда, наверняка найдутся свидетельства того, что она сознательно заманила меня в капкан. Морин вела дневник. Что, как в нем сохранилось описание аферы с мочой? Предъявим неоспоримую улику Мильтону Розенцвейгу, федеральному судье, стоящему, как одинокий форпост, на защите прав невинных и беззащитных женщин, обитающих в округе Нью-Йорк штата Нью-Йорк. Что скажете, ваша честь, на это — вы, всеми силами отметающий доводы представителей пола, к которому сами принадлежите? Боитесь обвинений в мужском шовинизме? О, я прекрасно помню дело, рассматривавшееся перед моим, — мы с адвокатом пришли тогда в суд заранее. Ответчик — некий Кригель фон Кригель. Когда я вошел в зал, он, грузный бизнесмен лет пятидесяти, с мольбой взывал к вам, отмахиваясь от своего поверенного, пытавшегося утихомирить клиента. Кригель, уверенный в беспристрастности справедливого суда, упрямо гнул свою линию.

— Ваша честь, мне прекрасно известно, что она живет в доме без лифта. Но это не мой выбор. Это ее выбор. На те деньги, которые ей выплачиваются, можно жить в доме с двумя лифтами. Я не могу построить ей лифт.

Судья Розенцвейг, который, благодаря целеустремленности, в годы юности выбрался из нью-йоркских трущоб и закончил юридический факультет; шестидесятилетний Розенцвейг, неплохо держащийся для своих лет низкорослый пузатый борец за изничтожение рода мужского, направляющий указательным пальцем раструб уха в сторону говорящего, словно стремясь не пропустить мимо своей евстахиевой трубы ни слова из потока чуши и глупости, адресованных суду, — судья Розенцвейг сохранял незыблемую высокомерно-презрительную мину. Казалось, престарелый фельдмаршал (пусть и в мантии) выслушивал докучные донесения о действиях войска, и без того ему наперед известных.

— Ваша честь, — не унимался Кригель, — я занимаюсь, как уже говорилось, переработкой птичьего пера. Я покупаю перо, сэр, и я продаю перо. На пере не заработаешь миллионы, что бы она ни утверждала.

— Однако на вас очень приличный костюм от «Хайки-Фримен»[146], — отметил Розенцвейг, явно довольный этим внезапно открывшимся доказательством мужской низости. — Если глаза меня не подводят, он потянет долларов на двести.

— Ваша честь, — отвечал Кригель, протягивая к судье раскрытые ладони, будто предъявляя перья, предназначенные для переработки, — уважая суд, я не хотел являться сюда в обносках.

— Суд учтет это обстоятельство.

— Спасибо, сэр.

— Я не слеп, Кригель. У вас в Гарлеме есть собственность покрупнее той, что имеет Картер, ну, тот, пилюли для печени.

— У меня? Позвольте, не у меня, а у моего брата, Луиса Кригеля. Я — Джулиус.

— А ваша доля?

— Моя доля?

— Это ведь ваша совместная собственность?

— Только в некотором роде, ваша честь…

Затем наступил мой черед. Я не юлил, как Кригель, но Розенцвейг заподозрил бы в намерении обмануть суд хоть Томаса Манна, хоть Льва Толстого — и добился бы от них правды.

— Широко известный соблазнитель студенток… Как я должен это понимать, мистер Тернопол?

— Как гротеск, ваша честь.

— Уточните: вы не пользуетесь широкой известностью как соблазнитель или не соблазняете студенток?

— Я вообще никого не соблазняю.

— Но в исковом заявлении недвусмысленно говорится о ваших успехах на указанном поприще. Почему?

— Не знаю, сэр.

Мой адвокат, сидевший на скамье защиты, одобрительно кивал; инструкции, данные клиенту в такси по пути на заседание, неукоснительно выполнялись: «Ссылайтесь на незнание и непонимание… не выдвигайте встречных обвинений… не называйте ее лгуньей — только „миссис Тернопол“, и все… Розенцвейг очень сочувствует брошенным женщинам… не дайте спровоцировать себя… он туп как пробка и интересуется только буквой закона, а буква закона не одобряет, когда преподаватель трахается со своими студентками». — «Я никогда не трахался со своими студентками». — «Вот и отлично. Так ему и говорите. Внучка Розенцвейга учится в Бернард-колледже, понимаете? В совещательной комнате стоит ее фото. Друг мой, старый хрен исповедует в семейных делах добрый сталинский коммунистический принцип: „От каждого по способностям, каждой по потребностям“ — но с последующим возмездием. Помните об этом, Питер, ладно?» Я помнил; но всему же есть предел!

— Вы утверждаете, — зудел Розенцвейг, — что мистер Иген представил суду ложные сведения и сделал это со слов и при согласии миссис Тернопол. Так или не так?

— Если имеется в виду «широко известный соблазнитель студенток», то именно так.

— Тогда потрудитесь указать, что именно в обсуждаемом утверждении ложно. Я задал вопрос, мистер Тернопол. Жду ответа. Не задерживайте суд.

— Мне нечего сказать. Я ни в чем не чувствую себя виновным…

— Ваша честь, — вмешался адвокат, — мой клиент…

— У меня действительно, — не дал я заткнуть себе рот, — была любовная связь.