Моя навсегда (СИ)

Она, может, и ничего, рассуждали Ромкины одноклассницы, но есть ведь и красивее, и ярче, и интереснее. Ладно, Чепрыгин на нее спорил, это было «по приколу». Но чтобы всерьез ходить с этой монашкой… К тому же, эта Зарубина вечно ходит в одном и том же. В какой-то простецкой кофточке, в дурацкой юбке, в растоптанных туфлях. И рядом со Стрелецким, который всегда одевался дорого, смотрится совсем убого. Кое-кто даже назвал их парочку «принц и нищенка».

В конце концов, и до Ромкиной матери доползли слухи. Народ их чуть ли не женил уже.

Как-то вечером за ужином она учинила Ромке целый допрос: что за девочка, откуда, из какой семьи, чем еще примечательна, кроме как своим утоплением и тем, что из-за нее Ромка подрался с Чепрыгиным.

Зарубин не работал у матери, поэтому она его и не знала. А Олину мать она едва запомнила.

— Отец у нее работает на водоканале слесарем, а Олина мама… кажется, нигде не работает.

— Завидное семейство, — хмыкнула мать.

Ромка бросил на нее осуждающий взгляд. Сложил приборы и откинулся на спинку стула. Хотел вообще встать из-за стола и уйти к себе, не доев ужин, но сдержался.

— Пригласи ее как-нибудь к нам, — вдруг выдала мать.

— Зачем? — удивился Ромка.

— Как зачем? Познакомиться. Очень хочется посмотреть, из-за кого мой сын сам на себя теперь не похож, — она говорила насмешливо, но беззлобно. И Ромка обещал, что как-нибудь приведет Олю в гости.

***

Идея со знакомством была дурацкая, он это сразу понял. Но рассудил: ведь все равно придется их знакомить. Так что почему бы и не сейчас?

Оля, конечно, перенервничала. Да она ему прямым текстом так и сказала: «Очень боюсь твою маму. Прямо умираю от страха».

Ромка тоже боялся — не маму, конечно, а того, что она ляпнет что-нибудь бесцеремонное или съязвит, и это обидит Олю. А ему очень хотелось, чтобы они подружились.

Решили устроить «знакомство» в ближайшее воскресенье. Ромка взвалил на себя львиную долю работы — чтобы мать не сильно устала и не была потом за обедом раздражена. Сбегал с утра по магазинам, накупил продуктов, почистил картошку, вымыл во всей их огромной квартире полы. Да и позже крутился рядом на подхвате, пока мать резала овощи и маслины для греческого салата, выкладывала в форму розовые ломтики лосося, взбивала сливки и тертый сыр.

В общем-то, первая половина дня прошла прекрасно — они с матерью, пока готовили обед, спорили о новом романе Паланика, который ей показался чудовищным, но странно притягательным, а Ромке — слишком циничным, провокационным и малость бредовым. Между ними нередко вспыхивали вот такие жаркие споры, и обоим это было интересно. И сейчас они настолько увлеклись, что прокараулили время.

В два часа позвонили в дверь, и они резко прервались на пике своей дискуссии, не сразу понимая, кто пришел. Потом Ромка спохватился, бросился открывать, по пути сдергивая с себя фартук.

Оля зашла в гостиную едва ли не на цыпочках. Она так боялась и нервничала, что, казалось, сейчас в обморок упадет. Это было заметно невооруженным глазом, что почему-то забавляло мать. Она пока ничего такого не говорила, но Ромка знал это выражение лица, эту саркастичную полуулыбку.

Оля села на краешек кожаного дивана, натянутая как струна, и не двигалась, казалось, даже не дышала, пока Ромка расставлял приборы и фарфор, раскладывал салфетки, наливал в хрустальные бокалы морс. Ничего, думал он, сейчас они сядут за столом, будут обедать, разговаривать, и напряжение спадет.

Но вышло только хуже. Ее неловкость и зажатость за столом еще больше бросались в глаза. Она кое-как орудовала вилкой, тяжелой, серебряной, неуклюже держа ее левой рукой, а ножом и вовсе не пользовалась. Просто зажала его в руке, видимо, повторив за Ромкой и его матерью.

— Оля, — иронично произнесла мать, — если не умеете, ешьте как привыкли.

Ромка бросил в мать короткий, но выразительный взгляд.

— Да, конечно, Оль, ты ешь как удобнее, — как можно дружелюбнее улыбнулся он. И тут же сам убрал нож, а вилку переложил в правую.

Мать на этот его маленький протест только хмыкнула. Оля же больше не притронулась к еде.

После того, как мать подала горячее, от наблюдений перешла к открытому наступлению. Нет, со стороны это выглядело как обычная светская беседа, но Ромка знал: мать не просто расспрашивает Олю о ее взглядах, интересах, семье — она показывает ему, как сильно его девочка до него «не дотягивает». Даже это ее нарочитое «вы» лишь подчеркивало пренебрежение и сарказм.

Ромка даже не утерпел.

— Называй Олю на «ты».

Мать повела плечом, мол, да пожалуйста, и продолжила «знакомиться». Каждый ее вопрос был как скрытый капкан, и вряд ли Оля это понимала, отвечая правдиво и бесхитростно.

— Значит, ты любишь шить и вязать? Ну, молодец. Мастерица. Ну а что-то еще тебя увлекает? Книги, искусство, коллекционирование… политика, — мать издала смешок. — Или ты готова о вязанье рассуждать часами?

Оля покраснела и замолкла. Потом промолвила, глядя в тарелку.

— Я люблю читать.

— О, это обнадеживает. Проза? Поэзия?

— Мама, — обратился к ней Ромка, хмурясь.