Моя навсегда (СИ)

Ночью, пока обдумывала план, Оля собиралась ускользнуть от матери с рынка. Дождаться, когда та отойдет в туалет, подложить прощальное письмо, схватить рюкзак и уйти, чтобы больше не возвращаться. Письмо она уже подготовила. Писала на рассвете, глотая слезы. Хотела уложиться в пару строк: извиниться и попрощаться. Но исписала целый тетрадный листок. Почтового конверта у нее не было, пришлось вырвать страницу из Пашкиного альбома для рисования и склеить некое подобие самой. Подумав, сверху подписала: «Маме от Оли» и сунула конверт в карман кофты.

Таков был план.

Но сейчас, глядя на хлопочущую мать, она поняла: нет, это будет не по-людски как-то. Жестоко и трусливо. Лучше сказать все сейчас. Мать, конечно, станет рыдать, умолять, рвать душу. Пашка, наверное, проснется. И вот так уйти будет вдвойне тяжело и стыдно, но пусть.

— Мам, я ухожу, — глухо произнесла Оля.

Мать непонимающе захлопала глазами.

— Как это? Куда уходишь?

— Ухожу из дома. Мы с Ромкой уедем отсюда.

Мать тяжело опустилась на табурет, словно у нее подогнулись ноги. С полминуты она на нее безмолвно таращилась со смесью неверия и ужаса.

— Уедем с ним из Кремнегорска. Он меня звал с собой. Вещи я уже собрала.

— Что ты такое говоришь? — у матери наконец прорезался голос, но был он какой-то чужой, сдавленный, скрипучий. — Скажи скорее, что это неправда…

Оля молчала, виновато глядя на мать.

— Ты не можешь… ты не поступишь так с нами… — подбородок ее мелко затрясся. У матери начиналась истерика.

В конце концов все вышло еще хуже и тягостнее, чем думала Оля. Гораздо. Мама рыдала в голос, цеплялась за нее, умоляла. А когда Оля все-таки направилась к двери, вдруг рухнула на колени и обхватила ее ноги. Ужаснувшись, Оля опустилась на корточки, обняла мать.

— Мама! Ты что?! Перестань! Вставай сейчас же… Что ты делаешь?

Мать, уткнувшись лицом в ее плечо, глухо подвывала.

— Мам, ну успокойся, пожалуйста. Не плачь. Прошу тебя…

Рыдания не стихали. Тут уже и Олю прорвало:

— Мама, ну пойми же! Не могу я остаться! Я люблю вас, люблю тебя и Пашку, но я же тут просто сдохну… Мамочка, умоляю, отпусти меня к Роме. Неужели ты не хочешь, чтобы я была счастлива? Я хочу быть с ним… я так люблю его. Я не могу без него! Слышишь? Я не смогу без него жить.

Ее саму колотило похлеще матери. Голос сорвался в крик:

— Я умру без него! Ты этого хочешь?!

Тут из комнаты выбрел сонный Пашка в одних трусах и маечке. Худой, загорелый до черна, с расчесанными до крови комариными укусами на голых ногах, взъерошенный как воробей. В потрясении он уставился на них круглыми глазами.

Оля сразу смолкла, встала, помогла подняться все еще всхлипывающей матери и усадила ее за кухонный стол. Мама несколько раз судорожно вздохнула и снова начала всхлипывать.

— Оль, ты что, уезжаешь? — тихо и серьезно спросил брат.

— Пашка, миленький, я буду писать тебе каждую неделю!

Он больше ни слова не сказал, но смотрел на нее так, что сердце кровью обливалось. Смотрел как на предательницу.

Оля их так и оставила: Пашку, застывшего в дверях кухни и глядящего на нее в страшном молчании, и плачущую мать.

До Ромкиного дома она чуть бегом не бежала, как будто каждая минута промедления могла стать решающей. Но потом, уже в подъезде, поднималась к нему на этаж медленно, с замиранием сердца. Было отчего-то страшно, нервно и стыдно. Вспомнилось вдруг, как когда-то она впервые пришла к нему в гости. Ромка захотел познакомить ее с мамой. Тогда она вот так же стояла перед их дверью и долго не решалась позвонить. Но сейчас было еще страшнее.

Затаив дыхание, Оля нажала кнопку звонка. Сначала коротко, несмело, потом, выждав полминуты, втопила как следует. Но за дверью стояла тишина, и было понятно, что там никого нет. Позвонив еще несколько раз для острастки, Оля спустилась на один пролет. Там было высокое окно, откуда открывался вид на Ромкин двор и все подходные пути к подъезду. Оля уселась на широкий подоконник, пристроив рядом рюкзак, и стала ждать. В какой-то момент она даже прикорнула, все-таки не спала ночь, а напряжение, которое держало ее в тонусе, начало спадать.

Соседи у Стрелецких были тихие, благополучные, пристойные. Никто не шумел, не скандалил, не слушал громко музыку и ее не трогал. Проснулась Оля лишь оттого, что рюкзак скатился с подоконника на пол. Нестерпимо хотелось пить, во рту все пересохло. Жаль, она не подумала и не взяла с собой водички.

По ощущениям она ждала уже несколько часов, но уходить не собиралась. Решила, что будет сидеть до победного конца. Вот только где, интересно, Ромка? И когда уже вернется?

Ромку Оля так и не дождалась. Но около шести вечера к подъезду подкатил черный мерседес его матери.

Олю вновь обуяла нервозность, если не паника. Был даже порыв бегом подняться этажом выше, чтобы только с ней не столкнуться. А потом спуститься и снова ждать Ромку.

Но Оля заставила себя остаться на месте, хотя Маргарита Сергеевна одним своим видом внушала ей священный ужас.