Моя незнакомая жизнь

Кровь хлынула у раненого изо рта, он захрипел, выгнулся дугой, сжимая мою ладонь, – и сразу отпустил. Меня волной накрывает жалость. Не страх, а именно жалость. Я кладу свою флягу на грудь Круглова. Человек просил ее оставить – вот я и оставлю.

– Надо бы чем-то накрыть его.

– Давай что-нибудь поищем.

Я оглядываюсь. Около лифта, в глубине, видна дверь. Я уже ничего не боюсь, иду туда, нащупываю рубильник и включаю освещение. Помещение такое же большое, но практически пустое. Справа отсек, в нем стоят стол и шкаф. Выдвигаю ящики – там какие-то бумаги, письменные принадлежности, пачка сигарет и початая бутылка коньяка. В шкафу висит эсэсовский китель, на полке фуражка с высоким околышем и стопка белья – простыни, полотенца.

– Ань, ты что тут копаешься? О…

Игорь хватает китель и фуражку, а я беру простыни. Накрываю умершего, затем иду к телам у стены. Надо бы их похоронить, но покойный майор был прав, это опасно, а потому я просто раскидываю на тела простыни.

А что делать с трупом старика? Я не могу допустить, чтобы он, убийца, остался здесь, рядом с жертвами.

– Давай утопим его в болоте.

– Ань, он же тяжелый. И крови много, извозимся. Да и не топкое здесь место, не утонет. Слушай, в том зале, где стол со шкафом, есть шахта. Притащим его к вагонетке, загрузим, толкнем и сбросим вниз вместе с ней.

– Но там тоже…

– А что делать? Не оставлять же его здесь?

– Ладно. Нечего ему тут валяться рядом с майором. Ты что делаешь?

– Раздеваюсь. И ты снимай платье. Крови много, не отстираем.

– Ты что?!

– Я не буду смотреть. Но если явимся домой в окровавленной одежде…

Я живо снимаю платье, остаюсь в трусиках и лифчике. Конечно, Игорь прав, в окровавленной одежде домой нельзя, бабушка увидит, и жди беды.

– Тащи вагонетку.

– Там есть грузовая тележка.

– Еще лучше. Поднимаем его!

Мы грузим труп Матвеева на тележку и толкаем ее в сторону освещенного соседнего помещения. А вот и шахта.

– Интересно, зачем ее вырыли?

– Наверное, собирались сделать еще один лифт. Капитально обустраивались.

Игорь перекатывает труп на край тележки, я изо всех сил толкаю, – и тьма поглощает его.

– Ну вроде бы все. – Игорь брезгливо кривится, глядя на окровавленные руки. – Теперь надо отмыться. Да и одеться, холодно здесь.

– Так что, идем?

– Еще нет. Надо что-то делать с майором.

– И что же?

– Выроем яму и похороним.

– Но…

– Ань, мы же сюда вернемся. Представь, что тут будет – тело начнет разлагаться… Или тоже бросим в шахту?

Эта мысль показалась мне такой дикой и варварской, что даже в висках зашумело.

– То-то. Так что не спорь, а помоги мне. Это надо, понимаешь?

– Да.

– Тогда за дело. Но сначала осмотримся здесь. Ничего себе, уже третий час! Время-то как быстро прошло… Давай флягу, полей мне на руки.

Он моет руки, густо намыливая их, потом достает из шкафа полотенце и вытирается. Воды мало, а потому я просто мочу другое полотенце и оттираю кровь, на мне ее меньше.

– Ань, на ноге еще пятно.

– Фигня, болото отмоет. Лишь бы платье не измазать.

Мы бросаем полотенца в шахту и возвращаемся в первый зал. Игорь поднимает брезент и осматривает ящики, сложенные на вагонетках. Те одинаковые на вид, но весят по-разному. Открыть не получается – нет никакого инструмента, и он трясет каждый, чтобы понять, что внутри. В одном ящике что-то гремит, Игорь запихивает его в рюкзак, набитый под завязку. В эсэсовском кителе и фуражке мой друг выглядит… очень симпатично.

– Ладно, придем сюда завтра. Смотри, дверцы в стене, щиток какой-то… Не трогай!

Но поздно. И дернул же меня черт нажать на одну из кнопок! Лампочки замигали, и зазвучал металлический голос, говорящий что-то по-немецки. Потом начался отсчет секунд…

– Ань, бежим!

Мы хватаем рюкзаки, и я в последнем порыве тащу из кучи еще один ящик. Хорошо хоть не тяжелый попался.

– Скорее, малыш, скорее! Сейчас нас здесь закроет!

Перспектива остаться в темноте бункера наедине с трупами меня пугает так, что я лечу к выходу, не чуя ног. Шипят, уже сходясь, створки ворот, плита опускается. Мы падаем на бетонный пол, подныриваем и – оказываемся снаружи.

Солнце уже клонится к западу. Я сажусь во влажную траву. Здесь, на болоте, всегда влажно – и что с того? Квакают жабы – это лучшие в мире жабы! Мы на свободе! Пахнет влажной зеленью, стоялой водой, жужжат насекомые, слышно, как где-то далеко едет машина, небо высокое-высокое, а в нем белая полоса, которая тянется за самолетом. Мы сейчас встанем и уйдем отсюда – обратно в жизнь. Найдем поляну, упадем в траву и будем греться на солнце. И птицы будут летать в верхушках сосен, и будет пахнуть сухой корой, свежей смолой и еще чем-то особенным, лесным. Мы съедим оставшиеся пирожки, сядем на велосипеды и покатим домой, в Телехово. Бабушка небось заждалась. Она наварила большую кастрюлю борща, компот уже остыл в погребе. Мы приедем – и все снова будет хорошо…

– Надо замаскировать плиту. – Игорь задумчиво грызет травинку. – Ань, вставай! Некогда засиживаться, потом отдохнем.