Моя первая любовь

Для муравьев это, должно быть, манна небесная. Ею они будут кормить матку, чтобы она отложила личинки, из которых вылупятся новые строители, рабочие, воины и добытчики. Так сказал Олег. Он без труда стал центром притяжения всех глаз и ушей, даже в сонливом лице Бобы проснулся интерес.

— Давайте разроем? Посмотрим на матку с личинками, — предлагает Фарид и, не дожидаясь нашего согласия, размахивается веткой, как саблей, — срубить верхушку. Олег успел перехватить.

— Ты что?! — вспыхивает Фарид.

В воздухе пахнет дракой. Вне общежитского двора «бхай бхай» не используется, и Никитка расстроен — чью сторону взять? Плохо, что я не обулась, в сандалиях легче пинаться.

— Знаешь, почему муравьи — в лодке?

— Почему? — Фарида деморализовал мирный тон противника.

— Потому что они как люди. Может, среди них путешественники есть.

— Ага, и купцы с кондитерской фабрикой, — криво ухмыляется Фарид.

— Я в журнале «Вокруг света» о муравьях-геологах читал.

Олег рассказывает о том, как геологи (люди) нашли на муравьиной тропинке крупицы золота, а потом сам муравейник — сплошь из золотого песка!

Фариду еще больше хочется разрыть холмик и посмотреть, что там внутри, но желание начать погром первым перегорело.

— Так и так кто-нибудь затопчет… Или собаки раскопают…

— Собаки для насекомых — как великаны, — говорит с облегчением Никитка. Рад, что драка погасла. — Люди еще великанистее. Перенести бы муравейник отсюда.

— Куда?..

Мы молчим, очарованные чудом разумно устроенной жизни. Она — миниатюрный прообраз нашей, такой же беззащитной перед лицом неведомых опасностей. Атомный гриб войны, астероид, вечная зима — мало ли что способно погубить человечество.

За полосой берега и дорогой отстраненно шумит город. Над трудолюбивой горкой гудит бомбардировщик-шмель. Наше затянувшееся молчание прерывает раскрасневшийся от жары и волнения Боба. Силится донести до нас ускользающую мысль, но непокорные слова не поддаются, путаются и распадаются на отдельные звуки. Мы ждем. В натужном выдохе Боба наконец делится каким-то огромным открытием:

— Босикомы!

— Насекомых жалеет, — привычно «переводит» Никитка.

В следующую минуту четырнадцать рук выгребают песок и мусор из-под бортов лодки, с ее дна, оставляя нетронутым живой участок. Муравьи бестолково мечутся, падают, бегут, ползут в панике поверх черноголовых толп. Совсем как люди.

…Мы не собираемся крушить ваше жилье — напротив, хотим вас спасти. Вы отправитесь по реке далеко-далеко. Нет, не на этом дырявом корабле, мы подарим вам другой. Он причалит к необитаемому лесному берегу, вы перетащите туда свой дом или построите новый. Вас там никто не обидит…

Солнце палит как бешеное. Пальцы ранятся о резучие корни тальника, в ногти забились песок и дерн, но мы не жалуемся. Боба сидит поодаль и с изумлением разглядывает муравьиную горку. До сих пор он, похоже, знал только то, что мог увидеть, потрогать, лизнуть, как кислую веточку с дарами «купцов», теперь же постиг нечто невещественное и тем не менее очень важное. Может быть, главное. Названия этому нет и у нас.

Волосы слиплись, виски заливает пот, но Олег, такой же потный и грязный, заряжает наше существование какой-то светлой силой. Во мне сумбурно смешиваются события жизни и опыт, почерпнутый из прочитанных книг. Руки трудятся, губы улыбаются Олегу. Я хочу, чтобы он всегда жил в нашем городе, хочу тонкую талию, как у муравьев (без брюшка), и лицо красивое, как у мамы.

Мы освободили лодку. Толкаем в корму осторожно, чтобы не навредить муравьям, Боба впереди тянет цепь. В песке остается глубокая борозда, испещренная рыхлыми полосами и следами босых ног. Таким черепашьим аллюром нам и к ночи не доволочь до места суденышко, казавшееся нетяжелым вначале. Ох, опыт, ты приходишь не из книг!

Фарид приносит из дому кусок фанеры. Острый край ее взрезает пласт слежавшегося песка под муравейником, и вот невредимый маленький мир стоит на плоском листе.

Боба размазывает по чумазому лицу слезы и сопли, в руке горсть земли с раздавленными «босикомыми».

— Убий, убий, — повторяет он плача. Обрезанные выше колен трико потемнели между ног — описался от огорчения.

— Ты же не нарочно на них наступил, — утешает Никитка. — Они мелкие, а ты вон какой большой, ты их просто не заметил.

До меня вдруг доходит, что ум, сноровка, тонкая талия, красота лица — второстепенные частности любви. Никитка любит брата таким, какой он есть.

Я тоже люблю свою сестру, маму, папу и всех родных (несмотря на некоторые их недостатки), а теперь, как ни странно, люблю и постороннего человека. Я восхищаюсь им и чувствую гордость за него вовсе не потому, что он умный и красивый. Олег ничуть не красивый, но если он уедет в Иркутск, я умру.

Легкий ветер обдувает лодыжки сухим песком. Поперек поручней мальчики закрепили веревкой навес из веток — для тени и на случай дождя. Муравейник опоясан кольцом травы и дерна. Кто-то высыпал из карманов кусочки печенья и несколько карамелек. Готовый к отплытию плот колышется на волнах.

— Они нас запомнят?

— Конечно. У них же коллективный мозг.