Моя первая любовь

Когда мы прибыли на место, веселье уже было в разгаре. Я замерла на пороге гостиной от зрелища, показавшегося мне мерзким: на столе, раздевшись до трусиков, которые почти ничего не скрывали, танцевала Тата, извиваясь всем телом и выставляя большую грудь с торчащими крупными сосками. На полу возле стола сидел Славик, смотрел снизу на «стриптизершу», хлопал в ладоши и хрипло напевал одну из песен «Машинистов». На диване устроился Пашок в обнимку с двумя девушками. Он взасос целовал то одну, то другую.

— Офигела вконец?! — сказал Рони, глядя на полуголую подругу. — Прекрати немедленно!

— Отвали! Мне в кайф! — ответила Тата.

— Слезай… — и он добавил нецензурное слово.

— Кто я?! — взвилась Тата. — Да пошел ты! Я… я… приличная девушка, просто люблю веселиться. А вот ты! Притащил эту малолетку. Педофил хренов!

— Полегче, подруга, — встрял Петр, все еще стоящий в дверях. — Рони и сам пока несовершеннолетний.

Я смотрела на покрасневшего и начавшего трезветь любимого, на его товарищей, на пьяных девушек, и мне становилось все противнее. Воображение легко дорисовало дальнейшее развитие событий. Начало тошнить. И я вылетела из квартиры. На выходе из подъезда меня догнала Соня. Она смотрела немного виновато, но с едва скрываемой жалостью.

— Петя попросил отвезти тебя домой, — пояснила она, открывая дверцу машины. — И вообще, Вишенка, незачем тебе так рано лезть во взрослую жизнь, — добавила Соня.

Всю дорогу до моего дома мы молчали. Было о чем подумать.

Странно, но буквально через пару дней мерзкий осадок исчез, мое чувство будто обновилось и засияло другими красками. Я снова приходила на репетиции, не пропускала ни одного выступления «Машинистов», общалась с ребятами и Рони на одной волне, никак его не выделяя. Но, видимо, все было написано на моем лице. Иногда я ловила на себе сочувственные взгляды парней. Один Рони делал вид, что ничего не замечает. Правда, однажды, это было в конце августа, он не выдержал и решил серьезно со мной поговорить. Это было тяжело. Мне приходилось делать вид, что я все понимаю и принимаю, но неразделенная любовь выжигала изнутри. Пообещав ему, что я постараюсь выбросить «эту блажь» из головы, я убежала домой и полночи проплакала. Потом, уже по привычке, встала и «запечатала» свою боль в стихи.

Наступил сентябрь, и начались занятия в школе. Я отметила, как вытянулись парни-одноклассники за время каникул, но ни один из них не вызывал ни волнения, ни трепета, мое сердце было по-прежнему занято. Во вторую субботу месяца в школе организовали сбор металлолома. День выдался прекрасным: настоящее бабье лето, с золотым солнцем, заливающим улицы, с поблескивающими паутинками, плавающими в хрустальном воздухе, с янтарными пятнами начинающей желтеть листвы. С утра я, поддавшись очарованию мягкого осеннего дня, находилась в мечтательном настроении. А мечтала я только о Рони. Не видела его вот уже неделю, тосковала по его голосу, ярким глазам, обаятельной улыбке. Но нужно было собирать металлолом.

Мы начали рыскать по району в поисках, ведь соревновались между классами. Учитывался исключительно вес собранного материала. Нашей группе повезло, мы обнаружили старый, уже выселенный дом и вытащили из него две кровати с панцирными сетками и толстыми увесистыми спинками. Я отделила изголовье и поволокла в сторону школы, которая находилась через два квартала от этого дома.

И вот вижу, что из-за угла — а там находились художественные мастерские — выходит мужчина и медленно двигается впереди меня. Я моментально узнала художника Михаила Цветкова. А ведь в этом году меня назначили организатором «встреч с интересными людьми». И тут такой случай. Ценный металлолом бросить было невозможно, и я, собрав все силы, припустила за художником. Железные ножки стучали по неровностям асфальта, я пыхтела от напряжения, как паровоз. Цветков обернулся. Я подлетела, поставила изголовье кровати перед собой и в изнеможении оперлась на него, как на деревенский плетень.

— Здравствуйте, — сказала я, едва переведя дыхание.

— День добрый, — растерянно ответил он и сделал шаг назад.

— Вы ничего такого не подумайте, — торопливо начала я и вытерла пот со лба.

И изложила просьбу. Он слушал внимательно, потом явно расслабился и начал улыбаться. И согласился прийти на классный час в пятницу вечером и рассказать о своем творчестве. Я вздохнула с облегчением и попросила «на всякий случай» телефон. Он вынул из кармана пиджака блокнотик, ручку и начал писать.

И в этот миг у меня потемнело в глазах. По улице шел Рони. Он поравнялся с нами, изумленно посмотрел на Цветкова, но потом убыстрил шаг, даже не поздоровавшись со мной. Мне хотелось закричать ему вслед, но было неудобно перед художником, и невероятным усилием воли я сдержалась. Цветков дописал и протянул мне листочек. И в этот момент Рони подлетел к нам, глянул презрительно на опешившего художника и отчеканил:

— Дядя, а ты не слишком стар для такой девочки?!

— Это Цветков! Это художник! У него выставки… — растерянно бормотала я, сгорая от стыда.