Моя пятнадцатая сказка (СИ)

Начальник нынче сердился, даже кого-то из стажеров уволил. Но я даже его рад был видеть. Даже волнуясь потерять свое рабочее место. Просто… куда лучше лица людей, чем та морда зеленая. О, только б никогда больше ее не видать! Даже переглядывания молоденьких коллег — наглой, слишком ярко накрашенной девицы, да парня с дурацкими шутками и нервной улыбкой — меня сегодня вообще не раздражали. Застав их в общей кухне, одних, готовящих кофе, как-то слишком прижавшись головами друг к дружке над кофеваркой, да обсуждающих, в какой рабу-отель сегодня пойти, я прикинулся, будто не сразу их заметил. Сначала к раковине пошел и долго, тщательно мыл руки. А они прикинулись, будто ничего такого не было вообще, торопливо разбежавшись. Парень — к кофе, девушка его — к холодильнику. Я сам прихватил себе чашку кофе и пошел работать дальше. Молодость, что ж тут поделаешь. Молодых испокон веков тянет друг к другу.

Вечером в бар с коллегами не пошел, сославшись на усталость после дороги. Просто… хотелось посидеть в тишине, делая вид, будто смотрю новости. На работе нынче день выдался нервный. Как обычно. И хорошо.

Видимо, в тот понедельник я слишком рано вернулся. Меня не ждали еще. Нодзоми и Рю заклеивали «шедевр» меньшого точно такими же обоями, как те, которые он измалевывал. Меньшой отсутствовал. То ли и правда ушел на прогулку с друзьями, как сказала жена смутившаяся, то ли сбежал, не в силах смотреть на ремонт.

— Повезло, нашла точно такие же, хотя уже столько лет прошло, — смущенно улыбнулась жена.

— Да, почти и не заметно ничего, — подтвердил я, оглядывая кусок, приклеенный вместо вырезанного.

Ополоснувшись под душем, в домашней одежде пошел телевизор смотреть.

Мамору, как и ожидал, вернулся поздно, когда мы уже сидели за столом. Пока его не было, все молчали. И мой взгляд то и дело притягивал опустевший кусок стены. Еще вчера там были геометрические узоры и цветы мальвы, а теперь — лишь редкие разводы волн, как и по всей комнате, легкие черные линии на тускло-голубом фоне. Тускло-голубой фон был почти так же девственно чист, как и лист белой бумаги, забытый меньшим в гостиной.

Сколько себя помнил, мой взгляд всегда притягивала голая поверхность, особенно, белые листы. Всегда было ощущение, что на том куске материала чего-то не хватает. Хотелось добавить туда новую реальность, заполнить пустоту чем-то иным. Люди обычно восхищаются вещами, а меня всегда влекла к себе пустая поверхность. Потому что даже сам иногда сказать не мог, какие узоры она может вскоре вместить в себя.

Но сегодня недавние узоры исчезли, и осталось мерзкое чувство пустоты. Сейчас, глядя на тот угол спокойно, как раз с обеденного стола, я вдруг понял, что в той части комнаты как будто и правда не хватает каких-то растений. Так уж были ассиметрично расставлены горшки Нодзоми. Мамору тоже добавил ассиметричных линий, но со стола… кажется, что-то было во всем этом. И даже этот хитрец в основном использовал геометрические фигуры, поскольку не мог исполнить много цветов без кривизны. Или он сделал края тех листьев такими намеренно? Тьфу, я же первым и возмутился, увидев пространство за шкафом таким! Теперь еще и смотрю туда непрерывно. Кажется, несколько уже минут.

Вздохнув, отвернулся.

Нодзоми со вздохом на кухню ушла, сладкое принести. И тут-то как раз в дом влетел Мамору, прокричал:

— Я дома! — и кинулся к пудингу вместо мытья рук.

Я отправил его помыть руки. И он, сникнув, ушел. Рю язвительно засмеялся. Хотя меньшой не слишком-то и старался, судя по тому, как быстро вернулся. Чтобы сыновей от подхода к новой ссоре отвлечь, супруга заговорила:

— Может, я и не знаю, каково это, когда мечта сбывается или проваливается. И никаких особых мечтаний у меня не было. Но в детстве мне просто нравилось смотреть на картины. Я могла подолгу на них смотреть. Думала, почему художники выбирают именно эти линии и цвета? И как у них получаются их творения? Вроде все люди одинаковы, у нас по два глаза, две руки, две ноги. Но я почему-то так не могу. Я совсем не могла нарисовать ничего. Это грустно, — женщина внезапно улыбнулась, посмотрев на меня. — Но я тогда и представить не могла, что потом стану женой художника!

Я молчал. Сыновья тоже притихли. Нет, подъедали пудинг, покуда мы болтаем.

— Сусуму, а почему ты никогда прежде не рассказывал, что любишь рисовать?

— Как видишь, я спокойно живу без этого. Давно уже, — я торопливо выхватил последний стакан с пудингом из-под протянутой руки Рю.

Мамору, торжествующе улыбнувшись, достал из-под стола два не начатых стакана: один поставил перед собой, к двум пустым, а другой — к матери, которая к десерту еще не притронулась.

— Но, все-таки…

— Правда, спокойно живу. Разве ты видела когда-нибудь меня с карандашом в руке?

— А тебе так хочется отобрать мои карандаши? — усмехнулся коварно меньшой.

— Похоже, наш Мамору — кара богов тебе, отец, — засмеялся старший сын.

— Нет, я — ваш подарок! — возмутился второй.

Сейчас они опять поссорятся!