Моя политическая биография

В 2001 году безусловными героями стали ребята, проходившие по рижскому делу: Соловей, Журкин, Гафаров. Их участь уже ближе к участи Желябова, или Софьи Перовской, или Бакунина. Это уже высокая трагедия.

Соловья мы встретили в августе 1998 года, во время похода на Москву. Он сразу пристал к нам, идентифицировал себя как национал-большевик, просто в своей Самаре он до поры не знал этого. Поэт, он поехал в Самару и создал партийную организацию. В 1999-м, прослышав, что собирается экспедиция в Севастополь, приехал в белом пиджаке в Москву, просил позволить ему отправиться в Севастополь на подвиг. Я приказал ему возвратиться в Самару и продолжить работать там. Он подчинился партийной дисциплине. В ноябре 2000 года он дождался своего подвига. Соловей из такого же теста, что Иван Каляев. В Рижской тюрьме он поднял тюрьму на голодовку. Вместе с ещё одним arditi из Самары, Максимом Журкиным, они повели заключённых в борьбе за свои права. Дело в том, что заключённых в Рижской тюрьме перевели исключительно на ларёк, запретили передачи. Таким образом, многие бедные заключённые оказались без передач вовсе. Журкин, Соловей, Гафаров отказались подать просьбу о переводе их в Россию для отбытия наказания. Национал-большевистский тип образца 2001 года стоит сегодня вровень с товарищами Бакуниным и Дзержинским. Я горжусь этими ребятами.

глава XX. Рижская акция

Российское государство на наших глазах демонстрировало полное неумение отстаивать права русских за рубежом. Власть начинала понимать, что защита русских в странах СНГ и Прибалтики — важное дело для неё — неизбежно приносит голоса на выборах. Однако действовала она по старине: через МИД, нотами, безликими словами на бумаге. Мы начали защищать старика партизана Кононова в августе 1998 года, тотчас как его кинули в тюрьму. Защищали его ярко: разрисовывали поезда, идущие в Латвию, мосты, эстакады на подъезде к Риге. Портили фасады посольств и консульств, даже умудрились забить серверы компьютеров правительственных учреждений Латвии. Латвийский МИД направлял ноты протеста нашему МИДу. О наших действиях неукоснительно сообщили все латвийские СМИ. И российские — «Коммерсант», «Независимая газета», «Сегодня», «Время МН» — давали частые репортажи. Ударяли мы обычно по многим целям и часто в один день: в самой Риге, в Москве у посольства Латвии, в СПб. и Пскове у консульств Латвии. Тактика эта принесла успех: к моменту суда над Кононовым 20 января 2001 года о нём уже была хорошо информирована общественность России. Тогда кто-то из умных советников порекомендовал Путину подарить Кононову российское гражданство. Российское беспомощное и неуклюжее государство на халяву решило пристроиться к нашей борьбе. Латвийцы, несколько смущённые — они не ожидали подобной живости от трупа, от российской ржавой государственной машины, — сменили Кононову меру пресечения — выпустили из тюрьмы. Впрочем, они быстро пришли в себя и не только вновь начали процесс Кононова, но и бросили в тюрьму других стариков чекистов и партизан — Фарбтуха и Савенко. Охота на ведьм в Латвии интенсифицировалась. Сам Василий Кононов понимал, кому он обязан вниманием СМИ и раскруткой своего дела и в Латвии, и в России. Первый же вечер на свободе он провёл в своей квартире в компании нашего Кости Маузера и посла Удальцова. Но беседовал он больше с Костей.

Когда после освобождения Кононова началась в феврале вторая волна репрессий против стариков ветеранов, неизвестные сочувствующие НБП вдоволь поизмывались над зданием Латвийского посольства на улице Чаплыгина в Москве, заляпав его чёрной краской и разбив окна, — не помог и милицейский пост у посольства. То же случилось и в Питере. Однако репрессии продолжались. Надо было остановить их.