Моя последняя любовь. Философия искушения

В тот же день протоиерей решил предать руку земле и одновременно послал в канцелярию тревизанского епископа формальное обвинение против меня.

Мне надоели непрестанные укоры, и я возвратился в Венецию, а через пятнадцать дней получил предписание явиться в церковный суд. Я попросил синьора Барбаро осведомиться о причине вызова в это страшное учреждение. Меня удивило, что действуют так, словно есть доказательства осквернения мною могилы, хотя на самом деле могли быть одни лишь подозрения. Однако дело заключалось совсем не в этом. Синьор Барбаро узнал, что некая женщина жалуется на меня, требуя возмещения за насилие над ее дочерью. Она утверждала, будто я завлек ее дочь на канал Зуэкку и злоупотребил силой. В качестве доказательства она присовокупляла, что из-за грубого обращения, которым я добился своего, дочь ее не встает с постели.

Это было одно из тех дел, которые часто затевают, чтобы ввести в расходы и неприятности даже совершенно невиновного. В насилии я был нисколько не повинен, но зато, как справедливо указывалось, основательно отлупил девицу. Я написал оправдательный документ и просил синьора Барбаро передать его секретарю суда.

«Объяснение.

Настоящим заявляю, что в такой-то день, встретив указанную женщину с ее дочерью, я подошел к ним и предложил зайти в лимонадную лавку; девица не позволяла ласкать себя, и мать сказала мне: “Она еще нетронутая и правильно делает, что не дается без выгоды для себя”. – “Если это правда, я отдам за дебют шесть цехинов”. – “Можете удостовериться сами”.

Убедившись посредством осязания в том, что, возможно, так оно и есть, я велел ей привести дочь после полудня на Зуэкку. Предложение мое было принято с радостью, мать доставила мне свою девицу к Крестовому саду и, получив шесть цехинов, ушла. Однако как только я пожелал воспользоваться приобретенными правами, девица, наученная, как я полагаю, своей матерью, нашла способ помешать мне. Сначала эта уловка была не лишена приятности, но в конце концов я утомился и велел ей прекратить игру. Она мягко ответила, что если у меня нет силы, то это не ее вина. Раздраженный этими словами, я заставил ее принять такую позу, которая доказывала как раз обратное; но она высвободилась, да так, что я оказался не в состоянии что-нибудь предпринять.

Тогда я привел себя в порядок, взял оказавшуюся поблизости палку от метлы и преподал ей урок, чтобы извлечь хоть какую-нибудь выгоду из своих шести цехинов. Однако я не повредил ей ни рук и ни ног, поскольку старался наказывать ее только по задней части, где и должны находиться все знаки моего выговора. Вечером я заставил ее одеться, посадил в случайную лодку, на которой она благополучно возвратилась домой. Мать девицы получила шесть цехинов, сама она сохранила свою отвратительную девственность, а если я и виноват, то только в том, что поколотил бесчестную девку, воспитанную еще более подлой матерью».

Объяснение мое ничему не помогло, потому что судья знал девицу, и мать только смеялась над тем, как ловко обвела меня. На вызов в суд я не явился; должны были выдать приказ о моем аресте, но в том же суде появилась жалоба на осквернение могилы. Для меня было много лучше, что это второе дело не попало в Совет Десяти.