Моя последняя ложь

– Мне нужно кое-что уладить, – говорю я девочкам. – Я скоро вернусь. Продолжайте работать.

Я дохожу до «Кизила» и достаю телефон с зарядкой, после чего отправляюсь в Особняк, двигаясь странно, иногда переходя на бег. Я не хочу привлекать к себе внимание, но при этом мне нужно спешить.

Я останавливаюсь перед выкрашенной в красный цвет парадной дверью и стучусь, на тот случай, если кто-то вернулся, пока я бегала в коттедж. Проходит несколько секунд. В Особняке царит тишина. Я кручу дверную ручку. Дверь не заперта. Я оглядываюсь и смотрю, нет ли кого поблизости. Вроде бы нет. Тогда я быстро и бесшумно захожу внутрь и прикрываю за собой дверь. Иду через холл и гостиную, сворачиваю в кабинет.

Он приблизительно такого же размера, как весь «Кизил». По центру располагается стол. На месте наших кроватей – книжные шкафы от пола до потолка. Стена за столом увешана фотографиями. Здесь чувствуется запущенность – как в музее, которому не хватает финансирования. Лампа «Тиффани» покрыта тонким слоем пыли и скучает на столе. К дисковому телефону, вероятно, не прикасались несколько лет.

Я встаю на четвереньки и ищу розетку. Она за столом. Я подключаю к ней зарядку, а потом встаю в полный рост точно в центре кабинета, не зная, где искать. Без подсказок дневника Вивиан сложно определиться. Я помню, что она писала, будто ей удалось что-то стащить. Вероятно, улик было несколько.

Я иду к книжному шкафу слева. В нем стоит куча толстых замшелых томов, посвященных природе. Здесь есть Дарвин, «О происхождении видов». Рядом пристроился Одюбон со своими «Птицами Америки». «Уолден» Торо. Я беру толстую фиолетовую книгу и рассматриваю обложку. «Ядовитые растения Северной Америки». Я прохожусь по страницам и вижу картинки с кружевными цветами, красными ягодами, похожими на бруснику, ядовито-зелеными грибами. Сомневаюсь, что Вивиан говорила об этом.

Я поворачиваюсь к столу. Окидываю быстрым, прицельным взглядом телефон, лампу и отрывной календарь, а потом лезу в выдвижные ящики. В первом лежит всякий мелкий хлам: от колпачков от ручек до скрепок. Я закрываю его и выдвигаю второй. Там – лохматые старые папки с документами. Я пролистываю их. Чеки, банковские заявления, счета, выставленные за работу по дому еще давным-давно. Ни намека на что-либо сенсационное. Во всяком случае, за свое краткое пребывание в доме Вивиан наткнулась на что-то более интересное.

В нижнем ящике я нахожу деревянную шкатулку, совсем такую же, как та, что Вивиан показывала мне во время путешествия на другую сторону озера. Эта сохранилась получше. Тот же размер. Та же странная тяжесть. Даже инициалы те же:

ЧК

Чарльз Катлер.

Имя приходит мне в голову безо всяких усилий, неожиданно и легко. Я смотрю на инициалы, и все встает на свои места. Я достаю шкатулку из тайника и аккуратно ее переворачиваю. На дне – хорошо знакомые слова.

Собственность «Тихой долины».

Я снова переворачиваю шкатулку и открываю ее. Внутри – зеленый бархат и фотографии.

Старые снимки, на которых изображены женщины в сером с длинными-предлинными волосами, струящимися по спине.

У каждой такая же поза, как у Элеоноры Оберн, только щетки в руках нет.

Вот где Вивиан достала то изображение. Сомнений не остается, фотография принадлежит этой коллекции в два десятка снимков. Я рассматриваю их. Мне ужасно не нравится одинаковость и серость. Те же вещи, те же голые стены на фоне. Те же потемневшие от горя и отчаяния глаза.

Как и в случае с Элеонорой, каждая фотография подписана.

Генриетта Голден. Люсиль Тоуни. Аня Флаксен.

Эти женщины были пациентками «Тихой долины». Именно их, несчастных, доктор Чарльз Катлер нашел в грязных переполненных лечебницах. Именно их он спас. Впрочем, у меня есть очень неприятное чувство, что его намерения не были столь уж чисты. По спине пробегает холодок. Я читаю имена еще раз и практически застываю, превращаюсь в изваяние.

Оберн. Голден. Тоуни. Флаксен.

Это не фамилии. Это цвет волос.

Рыжий. Золотой. Песочный. Соломенный.

В моем мозгу сталкиваются и взрываются десятки мыслей. Ножницы. Их стук – когда Вивиан переворачивала шкатулку. Мама Эллисон в той ужасной постановке «Суини Тодда», от которой я почувствовала себя совсем худо. Персонаж, которого упекают в дурдом. Надсмотрщики продают его волосы изготовителям париков.

Вот чем занимался Чарльз Катлер. Поэтому у женщин на фотографиях длинные волосы, поэтому никто не удосужился записать их фамилии. Всем было наплевать на их личность, от которой остался только цвет волос.

Я задумываюсь о том, могли ли они знать, для чего жили в лечебнице. Они не были пациентками, они были товаром. И уж конечно, они не получили ни цента тех денег, которые заработал Чарльз Катлер на продаже волос изготовителям париков. Эта печальная истина полностью поглощает мои мысли, и я не замечаю, что в Особняк кто-то пришел.

– Есть тут кто? – доносится из холла.