Моя повесть-1. Хлыновск

    Раздались взволнованные восклицания, и бывшие возле ребенка солдаты побежали в ту сторону, где толпилась темно-зеленая масса мундиров и рубах.

    В толпе крикнули: "Носилки…"

    Из лазарета показался фельдшер…

    У мальчика защемило сердце. Стало скучно, как на земляном валу стрельбища. Отца нет. Куда бы пойти?…

    Вдруг возле него появился Кручинин, наклонился длинным ростом.

    - Эй, Кузяха, вот ты. Ты бы… Сережи-то нет, он ноне у ротного Свирбеева за посыльного днюет… Ты, мальчона, домой бы, што ль, али как… Вишь, тут грех такой случился…

    - Петюха, а где ротный живет?

    - Да на Большой Охте по Малой улице.

    - Я пойду домой… К маме я хочу…

    - Ну, и ладно, - обрадовался Кручинин, - кланяйся от меня… Скоро в гости буду, скажи… А отец вечером дома будет.

    Кручинин проводил мальчика за ворота.

    - Вот тебе дорога… Да, чай, сам дорогу знаешь…

    Завернув за угол, Кузя остановился. Вспомнил взволнованных солдат. Чего-то жаль стало отца, и вместо того, чтобы свернуть к себе на Пустую улицу, он направился к мосту на Большую Охту.

    Дошел до Малой улицы и стал рассматривать дома, где живет ротный. Наконец стал расспрашивать прохожих.

    - Где здесь мой папа у ротного днюет?… Солдат, папа мой?

    Несмотря на четко поставленный вопрос, встречные пожимали плечами, раздумывали, спрашивали других встречных - каждый хотел помочь ребенку - никто не знал, где папа-солдат днюет у ротного. В это время к Кузе прорывается рыжий вихрястый мальчик лет восьми. Он сразу разузнал, в чем дело, переложил в одну руку несомые пакеты, а другой взял руку Кузи.

    - Пойдем, я знаю, недалеко тут офицер есть - у него я солдата видел.

    Офицер жил на соседней улице. Ребятки вошли под своды ворот и поднялись по грязной темной лестнице. Во втором этаже перед обитой рваной клеенкой дверью вожатый остановился в нерешительности…

    - Вот, здесь он - офицер-то… Вот видишь написано… - И рыжий мальчонка долго пытался прочесть на медной дощечке: - Be… ве-тер… Ве-тер… - Наконец осмелел и резко дернул за ручку колокольчика. Дребезжащий звон поверг в испуг Кузю, но вожатый выставил его вперед, как доказательство нужного дела.

    Дверь открылась толстой бабой, босиком, с подоткнутой юбкой.

    - Что надо?

    - Ротный офицер здесь, - затараторил вихрястый, - солдат у него днюет, вот его папа…

    Баба резко оборвала:

    - Здеся таких нету… Ветелинар здеся… - и захлопнула сердито дверь…

    Рыжий почесал вихры…

    - Видно, не здесь… Пойдем…

    На улице Кузя расплакался, с ним и вожатый. Наконец, он быстро, быстро стал копаться в своих пакетах и вынул оттуда коробку спичек и кусок хлеба.

    - На вот, не плачь… Иди к матери, - всхлипывая, сказал он и пустился бежать восвояси…

    Подарок ободрил Кузю, пожевывая хлеб и сжав в руке коробок, он побрел на Пустую улицу…

    И уже заворачивал на свою улицу, как полил проливной дождь, первый дождь, - теплый, крупный, кончающий весну и начинающий лето.

    Заревел благим матом Кузя, прижал к груди недоеденный хлеб и спички и побежал серединой зеленой улицы к дому. В мезоиинчике открылось окошко, и со слезами сквозь смех увидела мать впервые пропадавшего сына…

    Охтинцы, определенные антимилитаристы по отношению к военщине Петербурга к новочеркасцам чувствовали некоторую даже, можно сказать, нежность. Это был "свой полк", его долами, особенно романическими, интересовалась вся Охта.

    "Наши солдатики" пользовались приемом и угощением. Нередко у окна салопницы за кипящим самоваром виднелось лоснящееся лицо новочеркасца и его лошадиного хвоста кивер, торчащий для похвальбы прохожим на краю стола с угощениями.

    Охтинцы даже имели некоторое, правда смутное, мнение, что-де в случае чего (ну, сами понимаете, о чем речь идет), так в том случае каши солдатики не изменят Охте - ново-черкасцы постоят за нее.

    Как бы то ни было, но для такого нелепого, невзаправдашнего учреждения, каким был для охтинцев Санкт-Петербург, они являлись, пожалуй, единственным здоровым элементом муравьиного мещанства, хранящего тысячелетние привычки и навыки, связывающие их со всей раскинувшейся по Европе и Азии муравьиной кучей.

    "Случай", если не вполне тот, на который намекали охтинцы, то все-таки имеющий подобную закваску, этот случай произошел.

    Казалось бы, чего проще: застрелился солдат, чего тут особенного - значит, жить надоело, а шум и говор, поднятый по поводу этой смерти, говорил о чем-то другом, о чем можно было только шептаться.

    В этот же вечер вышеописанного дня с приключениями пришедший отец сообщил матери о самоубийстве Василькова.

    - Чистил винтовку и застрелился. Нажал собачку шомполом - и прямо в сердце… Записку, говорят, какую-то оставил. В казарме страх что - четверых третьей роты на допрос взяли.

    На следующий день отец не вернулся ночевать домой, задержали всех "квартирных" и все насчет Василькова…

    На Охте пошла молва о раскрытом заговорею Все разно Васильков был бы казнен, вот он и предупредил насилие над собой…

    Будто бы арестовали двух рабочих с Выборгской стороны, которые проживали на Охте, и при них нашли взрывное разное, а главное, что оба они были переодетыми, и когда их раздели, то вовсе не рабочими они оказались.