Моя прекрасная убийца

Никто не сказал ни единого слова. Он поспешил на кухню. Здесь пахло газом еще сильнее.

Инспектор обернулся к своим подчиненным:

— Миссис Фентон лучше остаться в машине, со своими друзьями.

— Нет, — взмолился Фентон. — Нет, я хочу, чтобы моя жена услышала правду.

Но Эдна уже шла к выходу в сопровождении одного из полицейских. Олхазены поджидали ее с серьезными лицами. Полицейские и Фентон вошли в спальню мадам Кауфман. Открыли окно, чтобы впустить свежий воздух, но запах газа был просто непереносим. Они наклонились над кроватью. На ней лежали мадам Кауфман и Джонни. Как будто крепко спали. Конверт с двадцатью фунтами валялся на полу.

— Нельзя ли их разбудить? — спросил Фентон. — Скажите им, что пришел мистер Симс. Мистер Симс.

Один из полицейских крепко взял его за локоть и вывел из комнаты.

Когда Фентон узнал, что мадам Кауфман и маленький Джонни мертвы, он покачал головой и сказал:

— Это ужасно… ужасно… Если б мне кто-то сказал хоть что-нибудь. Если б я знал…

Но первый шок — визит полиции и содержимое свертка — был так велик, что смерть мадам Кауфман и Джонни уже не столь сильно потрясла его.

— Может, оно и лучше, — пробормотал он. — Она была совсем одна в этом мире. Она и ее мальчик…

Он не знал, чего они еще ждут. Наверное, дожидаются санитарной машины, которая должна забрать мадам Кауфман и Джонни.

— А нам уже можно ехать домой? Моей жене и мне?

Инспектор обменялся взглядами с детективом и сказал:

— Сожалею, мистер Фентон. Мы хотели бы, чтобы вы вернулись с нами в участок.

— Но ведь я сказал вам всю правду, — возразил Фентон. — Мне больше нечего добавить. Я никак не причастен к этой трагедии. Не имею никакого отношения.

Потом он вспомнил о своих картинах и сказал:

— Вы еще не видели моих работ. Картины в соседней комнате. Скажите, пусть позовут мою жену и моих друзей, инспектор. Они должны видеть мои работы, не говоря уже о том, что я хотел бы забрать свое имущество.

— Мы позаботимся о них, — сказал инспектор.

Голос его звучал вежливо, но твердо. Не особенно приветливо, подумал Фентон. Голос закона.

— Все это хорошо, — сказал он, — но картины принадлежат мне, и они очень ценные. Вы не вправе касаться моей собственности.

Он перевел взгляд с инспектора на детектива в штатском, и серьезные их лица сказали, что их не особенно интересуют его работы. Они думают, это какая-то отговорка. Просто для отвода глаз. И в. мыслях у них только одно — снова увезти его в участок, чтобы допрашивать.

— Я готов сопровождать вас, инспектор, — сказал он, пытаясь говорить спокойно, — но только при условии, что смогу показать свои картины жене и друзьям.

Инспектор кивнул своему подчиненному, и тот вышел из кухни. Они направились в его импровизированную мастерскую. Фентон сам открыл дверь.

— Разумеется, я работал в непростых условиях, — пояснил он. — Освещение далеко не идеальное, как видите. Никаких удобств. Не знаю, почему я так держался за это помещение. Но факт, что я собирался переезжать отсюда после отпуска. И сказал об этом бедной женщине. Может быть, это известие было для нее тяжелым ударом.

Он включил свет. Они огляделись, увидели сложенный мольберт, собранные картины. Ему пришло в голову, что эти приготовления к отъезду, наверное, вызовут у полицейских недоверие к нему. Как будто он знал, что произойдет в спальне.

— Разумеется, это все временно, — извинялся он за маленькую комнатку, так мало похожую на мастерскую художника. — Но мне здесь нравилось. В доме никого. Никого, кто приставал бы с вопросами. Только мадам Кауфман и мальчик.

Он оглянулся, увидел, что пришла Эдна, а также Олхазены и остальные полицейские, и все они смотрят на него одинаково — как-то хмуро. Почему Эдна так смотрит? Почему так серьезны Олхазены? Ведь на них должно было произвести впечатление количество картин, составленных у стены? Они же должны понимать, что это — результат его трудов. Картины ждут только отправки на выставку!

Он быстро пересек комнату, схватил первую картину и поднял ее так, чтобы видели все присутствующие. Это был портрет мадам Кауфман, который ему нравился больше всего: тот самый, про который она, бедняжка, говорила, что на нем рот у нее похож на рыбий.

— Я знаю, картина написана не в традиционной манере, — сказал он. — Это не какой-то архаический хлам. Но произведение сильное. И оригинальное.

Он поднял следующую картину. Снова мадам Кауфман, на этот раз с Джонни на руках.

— Мать и дитя, — пояснил он, слегка улыбаясь. — Заря человечества. Первая женщина. Первый ребенок.

Он склонил голову, пытаясь посмотреть на картину под тем же углом, что и все остальные. Потом взглянул на Эдну, весь в ожидании, но ничего не увидел на ее лице. Она была по-прежнему чужая. Вокруг рта у нее вдруг прорезались складки. Она повернулась к Олхазенам и сказала:

— Это же не настоящие картины. Какая-то мазня.

Она посмотрела на инспектора, и глаза ее наполнились слезами.

— Я же говорила, что он не умеет рисовать. Он еще ни разу в жизни не рисовал. Ему нужен был просто предлог, чтобы ходить в дом к этой женщине…