Моя профессия спаситель (СИ)

— Не знаю, так с ходу объяснить, наверное, не получится, — Ани отставила чашку, уставилась на скатерть, обводя ногтем затейливые завитки вышивки.

— А ты попробуй. Я же не вовсе дурак, доктор наук, как-никак. Может пойму.

— При чем тут ты? — поморщилась Анет. — Наверное, дядя все же прав был, не мое это. Не умею я с людьми работать. Вот тот же… В общем, другие умеют, а я нет. Порой они откровенно раздражают, а иной раз так жалко, что…

— Разве это плохо? Я не про раздражение, а про жалость.

— С общечеловеческой точки зрения хорошо, а с врачебной недопустимо. Представь, режешь ты пациента…

— Уже не представляю.

— Для писателя-романиста у тебя удивительно бедная фантазия, — кривовато улыбнулась Ани. — Но, согласись, рыдающий от жалости хирург — это дико. А СЭПовцу вообще нужно относиться к больным, как к болванкам. Это же конвейер! Начнешь переживать, так или свихнешься, или кого-нибудь все-таки долбанешь укладкой. Хотя, некоторые, этого заслуживают.

— А мне казалось, спасать — это твое.

— Нет, — помотала головой Ани. — Вернее, мне сначала тоже так казалось, но потом до меня разница дошла. Понимаешь, спасать и помогать — это разные вещи. Жизнь спасти не сложно. Тут ведь требуются только умения, определенные навыки, в общем, профессионализм. А помочь гораздо сложнее, тут проникаться надо. Вот помогать я хочу, а профессиональный спаситель из меня не выйдет. Или выйдет, но очень уж плохой.

— Тебе в управленцы идти надо, — почесав бровь, заявил Саши.

— Куда-а? — от удивления Сатор даже, кажется, вытаращилась.

— В управленцы, в чиновники, — спокойно пояснил гоблинолог. — Там как раз получишь и возможность для помощи, и амбициям будет, где разгуляться.

— Да нет у меня никаких амбиций!

— Есть и немалые. Между прочим, это совсем не плохо. Главное, правильно их реализовать.

— Ты вот сейчас несешь какую-то невероятную чушь! — разозлилась Анет. — Знаешь, какое прозвище мне на работе дали?

— Не знаю и знать не хочу, — по-прежнему спокойно ответил Саши.

Только вот очки гоблинолог почему-то снял, а глаза за ладонью спрятал, потирая виски, словно у него голова разболелась.

— А профессия? Вот так все бросить?

— Профессию и новую освоить пока не поздно.

— За чашкой чая рассуждать легко. Да я столько лет!.. Впрочем, со стороны этого не понять. Правильно он говорил…

— А вот что он говорил, я слышать совсем не хочу, — каким-то ненатуральным голосом отрезал Кремнер.

— Ты сейчас о ком? — Ани разом успокоилась — от удивления, наверное.

— О нем, — припечатал гоблинолог и убрал ладонь, глядя прямо на Сатор. Глаза его, хоть и без очков, не были не беспомощными, не близорукими. Анет даже назад отпрянула, хотя за спиной у нее только спинка стула была. — Любое терпение конечно, а у меня его не так много. Мне надоело эти игры в трио. Мне надоело, что между нами постоянно какой-то призрак болтается. И меня, в конце концов, достало, что ты постоянно нас сравниваешь, будто на весах взвешиваешь. Я — это я, он — это он, — говорил Саши по-прежнему ровно, голоса не повышая. Вот только спокойнее от этого не становилось. — Он хочет быть с тобой? Это его право. Ты хочешь быть с ним? Это твое право. А вот я не желаю быть ни вторым, ни даже первым. Мне номера в принципе не подходят. И это уже мое право.

— Я не понимаю… — пролепетала Ани.

— А я сейчас объясню, — пообещал Кремнер, вставая.

Кажется, упал стул, по крайней мере, что-то грохнуло. Сатор же подняли, а, может, и приподняли над полом. И стулья Анет совершенно перестали интересовать.

Тот первый — и до сих пор единственный — поцелуй, был случившейся неожиданностью, потому послевкусие от него осталось соответствующее, на удивление замешанное. Сейчас для каких-то там чувств, а тем более мыслей места просто не хватило. Ну вот тесно стало — в собственном анином теле, в собственной голове тесно. То ли налетело и подхватило громадное и темное, то ли сверху рухнуло, то ли она в него упала — неважно, результат-то один. Правда, в какой-то момент это темное, оказавшееся вдруг всем миром, отодвинулось или попыталось Ани отодвинуть? В общем, дало свободу, и даже свет появился, слова какие-то послышались.

Но кому эта свобода нужна? Вот Сатор и не отпустила.

* * *

Анет проснулась — и ничего не поняла. Лежать было довольно жестко, но в то же время и мягко, а еще один бок замерз, другой почему-то нет, но ноги совсем заледенели. И не понять, светло в комнате или темно. Да и сама комната выглядела как-то странно.

Сатор перевернулась, и мир стал яснее: лежала она на волчьей шкуре перед потушенным камином, поэтом один бок с ногами и замерзли, другому-то тепло было, и мягкость с одновременной твердостью тем же объяснялась. Мебель же выглядела странно, потому что шкура валялась на полу, и Ани, соответственно, тоже, и виделось все снизу вверх, отчего и пропорции и размеры, понятно, искажались. В комнате же было не светло, не темно, а попросту сумрачно — время явно к вечеру шло.

А рядом с ней, опираясь на локоть, лежал мужчина: голый, длинный, все еще болезненно-худой, всклокоченный и в таинственно поблескивающих очках — мечта, а не мужчина.