История графа де Шароле, который для того чтобы показать свою ловкость, выстрелил в кровельщика и убил этого несчастного ремесленника на той самой крыше, где он выполнял свою опасную работу, была настолько распространена в эту эпоху, что прадед мой нисколько в ней не сомневался. Король помиловал графа и простил ему это убийство только с тем условием, что точно такое же прощение будет дано и родственникам или друзьям несчастной жертвы жестокости графа, если они решатся отомстить за себя и убьют графа. Поэтому Шарль-Жан-Баптист был необыкновенно удивлен, заметив, что граф с такой живостью отказывается от преступления, в котором обвиняло его общество, и на которое, как говорили, сам преступник смотрит только, как на шалость. Новое объяснение этого дела могло быть справедливо, и таким образом вся вина падала на брата графа де Шароле, который, судя по поведению его у гробницы диакона города Парижа (Diacre de Paris) и в некоторых других обстоятельствах был одержим безумием. Прадед мой почувствовал вдруг какое-то странное расположение к графу, который скорее заслуживал сожаления, чем насмешки, если только действительно общественное мнение безвинно оклеветало его. Прадед мой попросил извинения в тех невежливых выходках, которые он только что сделал графу и удовлетворил его любопытство, показав ему Шарля-Генриха Сансона, игравшего на дворе и даже не подозревавшего о той страшной судьбе, которую приписывало ему общественное мнение. Вслед за этим Шарль-Жан-Баптист осмелился со своей стороны задать несколько вопросов по делу убитого кровельщика. Граф сполна подтвердил все сказанное им и уверял, что брат его, граф де Клермон, аббат храма Святой Жермен де Пре (Saint-Germain des Pres), совершил это убийство в припадке сумасшествия, и потому на все это дело надо смотреть только как на выходку безумного. Что же касается графа де Шароле, то, по его словам, он был совершенно невиновен и в доказательство ссылался на показания слуг, которые сопровождали его в это время.
– Шено, – сказал он одному очень молодому человеку, стоявшему на почтительном расстоянии, – подойди и скажи все этому молодцу, хотя он и кровопийца, но ты уверь его, что кровельщика убил не я, а брат мой, аббат, в припадке своего безумия.
Молодой человек только кивнул в знак подтверждения этих слов. Таким образом, этот разговор, начатый так грубо, кончился, как видите, доверием друг к другу и даже, можно сказать, оправданиями друг перед другом. Но более странно то, что с этого времени граф де Шароле, несмотря на различие в званиях, коротко познакомился с моим предком и посещал его всякий раз, как только приходилось бывать в Париже. Они стали обращаться друг с другом, как добрые соседи, тем более что граф во время своего пребывания в Париже обыкновенно жил в доме на улице Пуассоньер, следовательно, очень недалеко от нас. Не проходило двух-трех дней, чтобы граф по приезде в Париж не являлся в сопровождении верного Шено навестить Шарля-Жана-Баптиста Сансона. Граф даже имел случай оказать услугу моему прадеду и сделал это с особенным усердием. Во время регентства издан был эдикт, заменивший право сбора, которым пользовались наши предки, постоянным жалованьем в шестнадцать тысяч ливров в год. Но ни Шарль-Жан-Баптист, ни отец его не получали аккуратно этого содержания. Различные присутственные места пересылали их друг к другу, а затруднительное состояние финансов препятствовало признать законность и удовлетворить справедливые требования моих предков. Таким образом, все недооплаченное им составило довольно значительную сумму. Шарль Сансон II просил себе аудиенцию у регента, который признал вполне законность этих требований и велел выдать ему пятьдесят тысяч ливров билетами королевского банка (Система Лоу); но стоимость этих бумаг скоро упала настолько, что мой прадед уже не мог употребить их, и до сих пор они лежат у меня в том самом портфеле, в который были положены после аудиенции у регента. Граф де Шароле представил Людовику XV то затруднительное положение, в которое были поставлены исполнители правосудия из-за невыдачи им жалованья, и вследствие этого Шарль-Жан-Баптист получил наконец значительную сумму денег, в которых очень нуждался.
Что касается истории графа, то и отец, и дед мой вследствие знакомства с графом были убеждены, что он нисколько не виноват в убийстве, которым запятнано его имя.