Моя профессия – убивать. Мемуары палача

В рядах бандитов поднялся ропот на мягкосердечие начальника; но последний с такой решительностью отдал свой приказ, что бандиты, несмотря на свое несогласие, решились повиноваться.

Железный крюк, вбитый в свод погреба, должен был заменить виселицу, к нему прикрепили веревку, на шею Поля Берто надели петлю, и один из присутствовавших вскочил к нему на плечи.

Но слишком слабая веревка разорвалась под этой тяжестью; и палач, и осужденный – оба грохнулись на землю.

Нищий, лишившись на мгновение сознания, поднялся полный жизни, и пополз на четвереньках, твердя глухим голосом имя Терезы, что соответствовало полету чувств, которое должно было поглощать все его существо до последней минуты земного существования несчастного.

Между тем пока тщетно отыскивали новую веревку, один из бродяг иронически заметил, что попрошайка храма Нотр-Дам де Боннь-Нувель был, как и предводитель, дворянином, и потому имеет право быть казненным шпагой.

Это предложение было принято с таким восторгом, что предводитель не осмелился противоречить своим людям. Но на замечание другого, что, так как палач в их власти, то нужно заставить его казнить виновного, Блиньяк ответил, что он не дозволит, чтобы принуждали насильно это сделать Сансона де Лонгеваля. Так как некоторые из бродяг, сохранившие покорность и дисциплину прежних времен, высказали готовность взять сторону предводителя, то кровожадная часть шайки ограничила свои требования казнью, вносившей столь привлекательное разнообразие в их дикие и необузданные развлечения.

Один из толстых брусьев, служивших подставкой для бочек, заменил плаху. Несчастного Берто заставили положить на него голову, и самый сильный из шайки, вооружившись большим поварским ножом, нанес ему удар по затылку.

Но по неловкости ли или вследствие адского желания продолжить страдания, казавшиеся ему слишком кратковременными и ничтожными, он нанес неверный удар и произвел ужасный разрез на шее, не поразив источников жизни.

Прежде чем он успел нанести новый, осужденный, подчиняясь страху смерти, который удесятеряет человеческие силы, поднялся, разорвал удерживающие его веревки, и вне себя, пустился бежать вокруг погреба.

Уже несколько минут как к Сансону де Лонгевалю возвратилась сила молиться. Уверенный в том, что печальная трагедия подходит к развязке, он молил Господа Бога смилостивиться над душой несчастного, которая вскоре предстанет перед Святым ликом Его.

Но вдруг сильный толчок заставил его поднять голову и открыть глаза: он увидел сцену, описать которую невозможно.

Поль Берто, истекая кровью, призывая смерть голосом, в котором не было ничего человеческого, старался спастись от человека, который должен был лишить его жизни.

При этом зрелище мой предок забыл все угрожающие ему опасности. Одна мысль овладела им: избавить своего несчастного родственника от его преследователей и отомстить одному из них.

Могущественным движением, прежде чем господин де Блиньяк мог препятствовать его намерению, он выхватил шпагу, висевшую на боку гасконца.

В эту минуту осужденный и импровизированный палач, все еще преследовавший его, поравнялись с Сансоном де Лонгевалем. Преследователь Поля Берто готовился нанести ему новый удар, но в эту минуту в руках престарелого исполнителя уголовных приговоров сверкнула шпага и, очертив круг, опустилась. Двоюродный брат, приемля смерть от руки друга, единственное благодеяние, на которое еще мог надеяться, упал, не испустив ни одного вздоха, и прежде, нежели остановившийся бандит успел прийти в себя от оцепенения, Шарль Сансон поднял свое окровавленное орудие и вонзил его в грудь разбойника.

В ту же минуту в глазах моего предка потемнело, силы оставили его и, хотя ни одна рука не поднялась на него, он пошатнулся и, как пораженный молнией, упал на землю.

На другой день на рассвете поселяне, ехавшие со своими припасами в столицу, привезли с собой престарелого исполнителя уголовных приговоров.

Они нашли его во рву на Пикардийской дороге, и так как им казалось, что он еще дышит, они положили его на одну из своих повозок.

Призванный врач объявил, что Сансона де Лонгеваля поразил мозговой удар и весьма удивлялся, как он мог пережить его. Обнажив ему руку для кровопускания, с еще большим удивлением он заметил, что эта операция на нем была уже проведена, и вероятно мой предок ей-то и был обязан сохранением своей жизни.

Долгое время не могли объяснить этой тайны, потому что следствием удара был местный паралич, который, отняв язык у Сансона де Лонгеваля, лишил его возможности рассказать происшествия той ужасной ночи.

Но его крепкое телосложение восторжествовало над этим жестоким потрясением; однако впечатления всех виденных им кровавых сцен вселили в его душу зародыш моральной болезни, опаснее апоплексии, от которой он избавился.