Моя профессия

С именем Йозефа Скупы неразрывно связаны имена двух кукол – Спейбла и Гурвинека. Наконец-то я увидел их не на фотографии, а наяву. Это куклы на нитках. Вырезали их из дерева два Носека. Носек-отец создал Спейбла, Носек-сын – Гурвинека. Куклы эти тоже отец и сын. Скупа вдохнул в них души. И они стали любимцами всех детей Чехословакии, в полном смысле слова – народными комическими героями детей. Спейбл в визитке и широких штанах, самовлюбленный, смешной, трогательно наивный резонер. Гурвинек в коротких штанишках и рубашке, якобы наивный, а на самом деле хитрый и умный, всегда ставящий Спейбла в глупое положение либо вопросами, либо ответами на его вопросы.

Спейбла ведет Скупа, а Гурвинека – пани Скупова. Говорит за обоих Скупа. Поразительно меняя голос, сам с собой разговаривая под неумолчный хохот зрителей.

Йозеф Скупа – один из самых артистичных кукольников, которых я когда бы то ни было видел. Что же касается чисто человеческого обаяния и душевных свойств, – людей, похожих на Скупу, окажется еще меньше.

Еще раз хочу повторить: я горд и счастлив, что встретился в жизни с таким человеком, как Йозеф Скупа. Счастлив, что в течение всех гастролей в Праге Скупа был с нами, продолжая называть меня Сэрошкой.

Естественно, что мы, то есть актеры нашего театра и я, пошли на спектакль театра Сухарды «В ржише лоутек», в котором я был в двадцать пятом году.

В своей первой книге – «Актер с куклой» – я об этом театре и о спектакле «Турандот», который тогда видел, писал. И вот, когда мы сейчас пришли в театр и сели в зрительном зале, на сцену вышла принцесса Турандот, протянула мне руку и сказала, что за то, что я ее не забыл с двадцать пятого года, и за то, что я о ней хорошо написал, она приветствует меня и отдает себя в мое полное распоряжение.

Те из вас, кто придет в музей нашего театра, увидят Турандот за стеклом шкафа. И Спейбла с Гурвинеком тоже увидят. Их нам подарил Йозеф Скупа.

В Берлине, Дрездене, Лейпциге

В пятидесятом году Комитет по делам искусств командировал наш театр на гастроли в Германскую Демократическую Республику.

Я не хотел ехать к немцам. Хоть прошло уже пять лет, как кончилась война. Все равно не хотел. Не стерлось в памяти огненное от пожаров московское небо над крышей нашего дома и ожидание пропавшего сына. Не ушли из памяти лица друзей, не вернувшихся с фронта и тех, что умерли от голода в блокадном Ленинграде. Не ушли из сознания тысячи разрушенных городов и деревень и миллионы погибших жизней.

Я не хотел ехать, но я директор государственного театра, я не имею права не ехать. Хочу я этого или не хочу.

На берлинском вокзале нас встречали цветами. Но разве трудно купить цветы? В гостинице нас встречали улыбками. Но разве трудно улыбаться? Премьера. Заполнен зал. Последний звонок. Начался спектакль. Веселый, смешной. Я жду. Будут или не будут смеяться? Грустить и вздыхать неискренне можно. Смеяться неискренне трудно, почти невозможно. И вдруг горячий радостный смех в зрительном зале. Так не могут смеяться враги. Значит, кто-то там в зрительном зале не враг. Это удивительно. Этого не может быть.

В антракте пришел за кулисы человек. Улыбающийся. На вид добрый. Позвал в гости. «Я хочу познакомить вас с моей женой». На следующий день я пошел. Маленькая квартира, одна комната. На стене клетка с канарейкой. У канарейки нет глаза. За столом жена и дочка. Жена смотрит добрыми глазами. Дочка, она, по-видимому, готовила уроки, смотрит исподлобья. Глаза злые, руки не дала. Я спросил, почему у канарейки нет глаза. Хозяин, словно стесняясь, сказал: «Вот на тот дом, который вы видите из окна, упала бомба. Осколок попал в наше окно, разбил шкаф. Когда мы вернулись из бомбоубежища, клетка с канарейкой валялась вон в том углу, и у канарейки был в крови глаз».

Я понял взгляд девочки. Как иначе она могла смотреть на меня? Ей всего десять лет. Почти всю ее маленькую жизнь она знала: «русский – враг». Это русский бросил бомбу. Ей же было трудно понять, что виноваты не русские, что виноваты немецкие фашисты. За те годы, что она прожила, вряд ли ей кто-нибудь это говорил. Может быть, сейчас сказали. Так легко ли искоренить выработанный условный рефлекс: «русский – враг». У нас, у русских, тоже ведь выработался подобный рефлекс. Две войны были с немцами. Две войны, создавшие формулу «немец – враг».

И я понял, что надо было ехать в Германию. Необходимо было ехать в Германию. Если мы хотим, чтобы не было войны, а мы не можем хотеть ничего другого, нужно вынуть из немецких сердец эту формулу: «русский – враг». Всеми своими поступками, всем своим поведением доказать, что это неправда. Но и из наших сердец нужно вырвать занозу условного рефлекса: «немец – враг».

Может быть, впервые я понял тогда, как необходимы гастроли советских актеров за границей. Какое огромное значение они имеют и как оскорбительно, когда по возвращении из гастролей спрашивают: «Сколько там стоит радиоприемник? Где вы купили этот галстук?»