Моя рыба будет жить

Она прочла последнюю переведенную Бенуа страницу и положила на диван рядом с собой, поверх стопки. Поглядела в окно, на горизонт. Штормовые облака струились по темному небу, такие густые, что, если бы не крошечные белые точки взбитых ветром гребней, усеявшие поверхность воды, различить границу между темным небом и темным океаном было бы невозможно. Отсюда, с дивана, волны выглядели такими маленькими. Трудно себе представить. Вблизи они должны бы казаться гораздо больше. Не промахнешься.

Он влетел в волну, подумала она.

Порывистый ветер сотрясал дом; скрипели старые балки. Снаружи стонали и шатались деревья. Живая древесина.

Нао об этом еще не знает. Она все еще думает, что ее двоюродный дед врезался на самолете во вражеский корабль. Она думает, он умер героем, выполняя задание. Она не знает, что он его провалил. Как это может быть?

Электричество все еще было, но свет мигал и гас уже несколько раз. Где-то на провода упало дерево. Генератор до сих пор пребывал в мастерской, в Кэмпбелл-Ривер. Они висели на волоске.

Она прочла его письма на японском — то, официальное, которое она нашла под рамкой, и другие, которые дала ей Дзико, — но она ничего не говорит о тайном дневнике на французском. Знает ли она о нем вообще? Где он? Если Харуки № 1 напился и сжег дневник, или взял с собой на задание, тогда бумага должна была бы уже давным-давно превратиться в пепел, развеянный ветром, или в целлюлозу, растворившуюся в море.

Она взяла в руки сверток вощеной бумаги с тетрадью, который Бенуа вернул вместе с переведенными страницами. Перевернув сверток, она внимательно его осмотрела.

Дневник существует в реальности, но как он сюда попал? Каким образом он оказался в пакете для заморозки и здесь, у меня в руках?

Ей хотелось обсудить это с Оливером, задать все эти вопросы вслух, но его не было дома — он искал Песто. Она развернула вощеную бумагу, разгладила тетрадь. Провела пальцами по странице. Бумага была дешевая. Чернила потускнели, но было видно, что когда-то они были цвета индиго. Он прятал их в коробке для бэнто, под рисом. Он прятал их в шинели, на груди. Она закрыла глаза и поднесла тетрадь к лицу, глубоко вдохнув, но пахло только воском и морем.

Нао должна прочесть это, и ее отец тоже. Им нужно знать правду.

Она открыла глаза, вновь сложила дневник и завернула в бумагу. Снаружи становилось темно. Она взглянула на часы небесного солдата, посмотреть, сколько времени. Часы все так же тикали. Где же Оливер?

Харуки № 1 сражался с глубочайшими моральными и экзистенциальными проблемами, касающимися геноцида, войны и последствий собственной неизбежной смерти, а мы из-за пропавшего кота расстраиваемся? Как это вообще возможно?

Но это было возможно, и это было правдой. Нельзя было сосредоточиться ни на чем с тех пор, как сбежал кот, и беспокойство их еще больше возросло, когда они узнали про собаку Бенуа, как ее съели волки. Каждый раз, как Оливер слышал шум снаружи, он бросал любое дело, шел к двери, открывал и прислушивался. Он с равной тревогой вслушивался в уханье сов, в волчий вой, даже в карканье воронов.

— Уверен, с ним все в порядке, — сказал он, пытаясь приободриться. — Такой мелкий парень. Горстка костей на один укус. Да кто его есть станет?

Но они оба знали, что в лесу полно хищников, которые с удовольствием съели бы на ужин маленького кота. Наконец, он больше не мог уже этого выносить и, когда поднялся ветер, отправился на поиски.

Рут была расстроена. Она была виновата, что разозлилась, напугав Песто, так что он сбежал из их кровати и ушел на улицу ночью. Она жалела о том, что не могла сдержаться. Она жалела о том, что Оливер с самого начала ее рассердил.

2