Моя рыба будет жить

— Сицурей итасимасу…[82] — это была та, что моложе. Я совсем о ней забыла, но теперь повернулась и посмотрела на нее повнимательнее, и поняла, что она не такая уж молодая, как мне показалось сначала. У лысых дам это сложно определить. Я знаю еще всего одну лысую даму — это мама Кайлы из Саннивэйла, у нее рак груди, и все волосы у нее выпали, даже брови, но лицо у нее не сияло, как у этих двух. Оно было сухим и тусклым, как картон.

У каждой из них было по чемоданчику на колесах, и молодая монахиня теперь пыталась вкатить их в гэнкан, но весь пол был занят нашей обувью и шлепками, так что ей пришлось затащить их поверх всего этого. Потом она сняла сандали и, шагнув в квартиру, встала рядом со мной и поклонилась.

— Пожалуйста, войдите? — спросила она на осторожном английском, будто я была гостьей, прибывшей из Америки. Я только кивнула, потому что и вправду чувствовала себя иностранкой, живя в Токио в этой глупой квартире с этими странными людьми, которые утверждали, что они — мои родители, но которых я теперь вообще едва знала.

В Саннивэйле я иногда думала, что я — приемная. Некоторые мои подруги были китаянки, которых удочерили калифорнийские родители, но я ощущала себя как нечто противоположное, как обычная калифорнийская девчонка, удочеренная японскими родителями, странными и чужими, но вполне терпимыми, потому что быть японкой в Саннивэйле значило быть такой немного особенной. Другие мамы просили мою показать им, как делать суши или цветочные аранжировки, папы обращались с моим папой как с таким маленьким домашним зверьком, которого можно взять пробежаться на поле для гольфа и научить всяким новым трюкам. Он вечно возвращался домой с новенькими хайтековскими приспособлениями для ведения хозяйства, вроде гриля Weber и контейнеров для компоста, которые мама совершенно не представляла, как использовать, но все было круто. Это был определенный стиль жизни. Теперь у нас не то что стиля — и жизни-то не было.

4

Вот какая мысль: если бы я была христианкой, то в качестве Бога я верила бы в тебя.

Это же очевидно. То, как я с тобой разговариваю, — это как христиане разговаривают со своим Богом, так мне кажется. Нет, я не имею в виду молитву, ведь когда молишься, тебе, как правило, что-то надо, по крайней мере, так говорила Кайла. Она молилась о каких-нибудь вещах, а потом говорила родителям в точности, о чем именно молилась, и, как правило, получала что хотела. Они, наверно, хотели, чтобы она в Бога поверила, но мне точно известно — это не сработало.

Короче, я, конечно, не думаю, что ты — Бог, и не жду от тебя исполнения желаний или еще там чего. Просто я благодарна, что могу поговорить с тобой, а ты не против послушать. Но мне лучше поторопиться, а то я никогда не нагоню события.

Дзико с папой все еще разговаривали на балконе, а молодая монахиня, которую звали Мудзи, помогла мне сделать чаю, а потом мы все вели вежливый японский разговор ни о чем, пока не пришла мама, и по тому, какой удивленной она притворилась, обнаружив двух буддийских монахинь у себя в гостиной, я просекла — это она все организовала, плюс она зашла в магазин и набрала суши навынос на пятерых, а еще большую бутылку пива, что она никогда бы не сделала только для меня и папы.

Потом я сбежала в спальню и зашла в интернет проверить статистику «Трагической и безвременной кончины переводной ученицы Нао Ясутани», но с тех пор как я проверяла последний раз, ничего не изменилось, что было очень грустно, учитывая тот факт, что я была мертва меньше двух недель — и уже забыта. Нет ничего печальнее киберпространства… но я это уже говорила.

Мне было слышно, как они в гостиной разговаривают о том, что храм Дзико нуждается в ремонте и что данка[83] не могут оплатить работы, потому что вся молодежь уезжает в город, а у оставшихся стариков денег немного. Потом они сменили тему, понизив голоса, и я расслышала слова идзимэ и хомусику[84], и ниююгакусинкэн[85], и пришлось надеть наушники, чтобы не слушать дальше. Есть одна вещь, которая тоскливее киберспейса, — это быть подростком и сидеть в твоей общей с родителями-лузерами спальне, потому что они слишком бедны, чтобы снимать квартиру побольше, где у тебя могла бы быть отдельная комната, и слушать, как они обсуждают твои так называемые проблемы. Я подкрутила громкость и послушала пару треков из Ника Дрейка, которого мне дал папа и на которого я в то время начала всерьез подсаживаться. Песни у Ника Дрейка очень печальные. «Время сказало мне». «С днем покончено». Он тоже совершил самоубийство. Наконец, я уже больше не могла этого выносить, сдалась и пошла в гостиную.

Они все еще сидели за столом после ужина, но теперь вместо суши на столе стояла маленькая тарелочка ядовито-зеленых мочи[86], покрытых некой пастой, и пакетик зеленого горошка с васаби, и пили пиво из маленьких стаканчиков, которые стояли перед ними, все, кроме мамы, которая пила чай, и папы, который вынес пиво с собой на балкон, чтобы заодно покурить.