Моя сберегательная книжка

В тени зеленых берез на травянистом берегу стелилась большая белая скатерть, женщины опоражнивали сумку и кошелки, появлялась бутылка домашней наливки. Душой этого маленького общества бывал обычно главный бухгалтер Марк Иосифович Хавропский. Он рассказывал смешные анекдоты, зная их бесчисленное множество, а иногда, войдя в азарт, вскакивал и начинал танцевать лезгинку. Как сейчас, вижу его; поджарый, ловкий, раздувая широченные цвета хаки галифе, он быстро и изящно переступает на носках остроносых хромовых сапог, сам себе аккомпанируя и размахивая вместо кинжала столовым ножом...

После веселого дружного обеда взрослые принимались за самовар, вскипяченный сосновыми шишками, пели песни, а мы, ребята, забирались на бревенчатый плот и, отталкиваясь длинными шестами, выплывали на середину озера. Называли его почему-то Светлым, но вода в нем была коричневой, как свежий, не очень крепкой заварки, аи, и очень теплая. До одури накупавшись и наплававшись, мы ложились на горячие от солнца бревна и, свесившись, смотрели в воду. Плот медленно сносило к противоположному берегу, в спокойной воде то и дело мелькали ленивые непуганые караси.

Рассказывая о далеком, я, разумеется, осмысливаю его сейчас с позиций взрослого человека. Смысл многого из того, что происходило на моих глазах и сохранилось в памяти яркими, но все равно эпизодическими, без взаимосвязи, картинами, стал мне ясен только теперь.

Помню, например, что, занимаясь множеством дел, отец всегда находил время съездить взглянуть на молодые посадки, а если ехал куда-то завернуть на посадки попутно, хотя это "попутно" иной раз оказывалось длиннее самого пути. Помню прежде всего потому, что очень часто он брал меня с собой, особенно после того, как на нас свалилось несчастье - умерла мать. Никогда, конечно, над причинами таких частых поездок я не задумывался: раз едем, значит, надо. Мне, помимо всего, было очень интересно. Теперь же я понимаю, что такие поездки вызывались не столько долгом и обязанностями, сколько прежде всего душевной потребностью. В ней и крылись смысл и душа лесовода по профессии и по призванию, самим необычным временем поставленного делать нечто противоположное. Понимаю я теперь и другое: как мудро и дальновидно было наше молодое государство, требуя больше леса, оно одновременно беспокоилось и о восполнении его. Вот почему, вырубая дремучие боры и безостановочно транспортируя лес на стройки пятилетки, страна шла буквально по пятам рубщиков и руками наших отцов, - а иногда и нашими, детскими руками, - сажала между свежих пеньков крохотные, похожие на морковную ботву, сосенки. К ним-то, выбрав свободный час, и спешил мой отец-лесничий.

Через несколько шагов чаща березняка, осинника или орешника расступается, на огромной поляне, по которой то там, то тут чернеют старые пеньки, в круглых ямках зеленеют пушистые сосенки.

- Лес будет, - задумчиво говорит отец и, поминутно наклоняясь, что-то поправляя или просто трогая зеленые маковки, начинает вышагивать с одного конца питомника на другой.

Я знаю, что это надолго. Проведав отдыхающую в тени Ночку, я хожу по опушке, собираю ягоды или просто слушаю, как шумит лес. Это ведь только неумные люди выдумали, что в лесу скучно!

...Ну вот я и кончил рассказ о лесе, о людях, которые в нем когда-то работали, о времени, из которого наконец возвращается пенсионер-лесничий, мой отец.

- Лес, настоящий лес! - возбужденно говорит он, молодо блестя глазами.

Брюки у него в колючках, на черном пиджаке лежат зеленые иголки хвои, и я понимаю, как хорошо у него на душе. Говорят, что лесоводы никогда не видят плодов рук своих, - отцу в этом отношении повезло. И повидал, и наговорился...

На месте шпалорезного завода теперь стоят новые дома, почти дотянувшиеся длинной, в один ряд, улицей до соседнего села Езикеева. Не работает лесозавод промартели; несколько лет назад, отслужив свою службу, перестала дымить труба спиртозавода, но Поспеловка продолжает расти. Здесь - центр укрупненного колхоза "Мечты Ильича", объединяющего четыре близлежащих села, и дела в нем идут неплохо.

Вместо бывшего учлеспромхоза, ликвидированного в 1936 году, сейчас работает небольшое лесничество: естественно, что многие былые службы оказались ему совершенно ненужными. На месте двух больших конюшен вьются тыквенные плети, с крупными кремовыми звездами позднего цвета, голубеют кочаны капусты, не осталось магазина, на прочерневших окнах бывшей конторы белеют занавесочки...

Мы разговариваем с молодым лесничим, допытываясь, не знает ли он кого из старых рабочих. Лесничий каждый раз пожимает плечами, и тут происходит первая приятная встреча.

- Да что ты! А батюшки! - пораженно всплескивает руками пожилой человек с обросшим подбородком. - Да неужто правда?

Это бывший кучер Андрей Иванович Князев, случайно оказавшийся неподалеку, - заметно постаревший, но все такой же сухонький и проворный. Ездил он на разъездных "начальнических" лошадях, был у нас в доме своим человеком и сейчас растроган встречей так же, как и мы.