Моя семья и другие звери

Однажды взяв бразды правления в свои руки, он к нам пристал как репей. За несколько часов он из водителя превратился в нашего защитника, а уже через неделю он стал нашим гидом, мудрым советчиком и другом. Мы считали Спиро полноправным членом семьи и не предпринимали никаких действий, ничего не планировали без его участия. Он всегда был рядом, громогласный, скалящийся, устраивал наши дела, объяснял, сколько за что платить, не спускал с нас глаз и сообщал матери обо всем, что, по его мнению, ей следовало знать. Тучный, смуглый и страшный на вид ангел, он заботливо приглядывал за нами, как если бы мы были неразумными детьми. Нашу мать он откровенно боготворил и каждый раз, где бы мы ни оказались, громко пел ей осанны, чем вводил ее в крайнее смущение.

– Вы поступать осторожно, – говорил он нам, строя устрашающую физиономию. – Чтобы ваша мать не волноваться.

– Это еще зачем, Спиро? – притворно изумлялся Ларри. – Она для нас ничего хорошего не сделала. Почему мы должны о ней печься?

– Ах, господин Лорри, вы так не шутить, – расстраивался Спиро.

– А ведь он прав, – с серьезным видом поддерживал старшего брата Лесли. – Не такая уж она хорошая мать.

– Не говорить так, не говорить! – рычал Спиро. – Видит боги, если бы у меня такая мать, я бы каждое утро целовать ей ноги.

Словом, мы заняли виллу, и каждый по-своему обустроился и вписался в окружающую среду. Марго, надев откровенный купальник, загорала в оливковой роще и собирала вокруг себя горячих поклонников из местных крестьянских ребят приятной наружности, которые, как по мановению волшебной палочки, появлялись из ниоткуда, если к ней приближалась пчела или нужно было передвинуть шезлонг. Мать сочла необходимым заметить, что, по ее мнению, загорать в таком виде несколько неблагоразумно.

– Мать, не будь такой старомодной, – отмахнулась Марго. – В конце концов, мы умираем один только раз.

Это утверждение, столь же озадачивающее, сколь и бесспорное, заставило мать прикусить язык.

Трое здоровых крестьянских парней, обливаясь потом и отдуваясь, полчаса переносили в дом сундуки Ларри под его непосредственным руководством. Один огромный сундук пришлось втаскивать через окно. После того как все было закончено, Ларри весь день распаковывался со знанием дела, а в результате его комната, заваленная книгами, стала абсолютно недоступной. Возведя по периметру книжные бастионы, он засел за пишущую машинку и выходил из комнаты с отсутствующим видом, только чтобы поесть. На второй день, рано утром, он выскочил в сильном раздражении по причине того, что крестьянин привязал осла к нашей живой изгороди и животное с завидным постоянством открывало пасть, издавая долгий тоскливый рев.

– Не смешно ли, спрашиваю я вас, что будущие поколения лишатся моих трудов только потому, что какой-то идиот с мозолистыми руками привязал эту вонючую зверюгу под моим окном?

– Дорогой, – отреагировала мать, – если он так мешает, почему бы тебе не отвести его подальше?

– Дорогая мать, у меня нет времени на то, чтобы гоняться за ослами по оливковым рощам. Я швырнул в него брошюру по теософии – тебе этого мало?

– Бедняжка привязан. Как он может сам освободиться? – сказала Марго.

– Должен быть закон, запрещающий привязывать этих мерзких тварей возле чужих домов. Кто-нибудь из вас уведет его, наконец?

– С какой стати? – удивился Лесли. – Нам же он не мешает.

– Вот в чем проблема этой семьи, – посетовал Ларри. – Никаких взаимных услуг, никакой заботы о ближнем.

– Можно подумать, ты о ком-то заботишься, – заметила Марго.

– Твоя вина, – сурово бросил Ларри матери. – Это ты нас воспитала такими эгоистами.

– Нет, как вам это нравится! – воскликнула мать. – Я их так воспитала!

– Кто-то же должен был приложить руку, чтобы сделать из нас законченных эгоистов.

Кончилось тем, что мы с матерью отвязали ослика и отвели его ниже по склону.

А тем временем Лесли распаковал свои револьверы и заставил нас всех вздрагивать, устроив бесконечную пальбу из окна по старой жестянке. После столь оглушительного утра Ларри выскочил из комнаты со словами, что невозможно работать, когда дом содрогается до основания каждые пять минут. Лесли, обидевшись, возразил, что ему необходима практика. Это больше похоже не на практику, а на восстание сипаев, окоротил его Ларри. Мать, чья нервная система тоже пострадала от этого буханья, посоветовала Лесли попрактиковаться с незаряженным револьвером. Тот долго объяснял, почему это невозможно. Но в конце концов с неохотой отнес жестянку подальше от дома; теперь выстрелы звучали приглушеннее, но не менее неожиданно.