Моя сестра Роза

– Я написала, что усвоила, что мне нельзя выходить из дому без тебя или без них. Хотя я и умею ориентироваться по карте и знаю, что мне нельзя садиться в машину к незнакомым людям. Я усвоила, что мне нельзя грубить полицейским, потому что они могут посадить меня в тюрьму или убить, если им захочется, и им за это ничего не будет. В заключение я написала, что наше общество не позволяет десятилетним детям быть самостоятельными и смелыми и исследовать окружающий мир, даже если родители хотят от них именно этого, и что именно по этой причине большинство десятилетних детей ведут себя как младенцы. Я написала, что в Амазонии некоторые дети уже в три года умеют снимать шкуру с животных, потрошить их и точить ножи, а значит, не ведут себя как младенцы. В результате я пришла к выводу, что наше общество обречено.

– Похоже, у тебя получилось отличное эссе. Что сказали родоки?

– Когда я ложилась спать, они его еще не прочли, поэтому я усвоила также, что зря потратила время на то, чтобы его написать. Ты знаешь, что во сне ты дрыгал ногами, как будто пытался бежать? Тебе снилось, что ты бежишь?

– Нет.

– Ты помнишь, что тебе снилось?

Я не отвечаю.

– Я никогда не помню свои сны. Наверное, мне ничего не снится. Еще одна вещь, которая отличает меня от других людей. Большинство людей видят сны.

– Откуда ты знаешь? Я уверен, что есть много людей, которым ничего не снится или которые не помнят свои сны.

Роза ничего не говорит. Она продолжает на меня смотреть. Мне холодно и так неприятно, что я готов взять ее на руки и вынести из комнаты.

– Мне кажется, тебе снилась девушка, – говорит Роза, переводя взгляд с мокрого пятна у меня на штанах мне на лицо. – Я даже знаю, какая именно.

Она выходит из моей комнаты и закрывает за собой дверь. Я понимаю, что с меня градом течет пот.

Глава четырнадцатая

Я больше не могу заснуть. В темноте – пусть и неполной, ведь за окнами Нью-Йорк, – я спускаюсь вниз завтракать. Салли уже на кухне, греет ладони о чашку с кофе.

– И ты тоже?

Я киваю, беру миску и ложку, готовлю себе завтрак. Салли уже нарезала фрукты. Я сажусь на барный стул напротив нее. На улице кто‐то орет, вдали слышны полицейские сирены. Странно, но эти звуки уже не кажутся мне громкими. Пора снова поговорить с Салли о Розе.

– Дэвид спит как младенец. Мне хотелось разбудить его вопросом, спит ли он. Он это ненавидит. Прости, что ты не унаследовал гены нормального сна.

Я хмыкаю, но не говорю Салли, что гены так не работают. Я думаю о тех генах, что достались от родоков и мне, и Розе. Но то, какие мы, зависит не только от генов. И слава богу. Лучше плохо спать, чем быть психопатом.

– Есть вещи похуже, – говорю я Салли. – Например, эти бананы.

– Мы найдем здесь нормальные бананы. Обещаю.

– Я переживаю из‐за Розы, – говорю я. – Я знаю, что тебе ее побег не кажется чем‐то из ряда вон.

– Я этого не говорила. Я сказала, что она вряд ли осознает, сколько опасностей ее подстерегало.

– Да, – говорю я, – но, по‐моему, она не понимает, почему ей нельзя делать все, что захочется. Я много читал об этом. Я думаю…

– А какой десятилетний ребенок это понимает?

– Я, например, понимал, – замечаю я. – В десять лет мне это было уже ясно. Но Роза не понимает, почему она должна следовать правилам. Ей все равно, поймают ее или нет. Ты знаешь других десятилетних детей, которые ведут себя так, как Роза?

– Знаю, и больше, чем ты думаешь, – отвечает Салли, но никого конкретно не называет. Никто из наших двоюродных братьев и сестер, ни один из детей ее друзей не похож на Розу. – Понятно, что она не обычный ребенок. Не каждый ребенок десяти лет разбирается в математическом анализе. Да, она не всегда адекватно ведет себя в общении с другими людьми. Но доктор Чу сказал, что она достигла больших успехов, что ее поведение нормально для детей ее возраста.

Доктор Чу не видел Розу уже несколько лет.

– Ей сейчас не два года. И не три, и не четыре. Ей десять.

– Я знаю, Че. Роза иначе видит мир. Мы всегда говорили вам обоим, что важно исследовать…

– Я не об этом говорю. Я говорю, что ей плевать на то, что подумаешь ты или кто‐то еще. Роза не считает, что может быть хоть в чем‐нибудь виноватой. Ее ничто не беспокоит. Нет, даже больше. Ничто не может ее обеспокоить. У нее нет эмпатии. Она такая же, как дядя Сол. Мне кажется, у нее антисоциальное расстройство личности.

– Что за ерунда.

– Это не ерунда.

– Не нужно кричать, Че.

Я не кричу, но кулаки у меня сжаты. Я расслабляю руки.

– Я понимаю, что она не обычный десятилетний ребенок. Мало кто в десять лет играет в шахматы, как она. Ты в свои десять лет тоже не был обычным ребенком, Че. Ты был помешан на насилии. Ты хотел все знать об оружии. Об оружии! Потом дедуля научил тебя драться, и ты захотел заняться кикбоксингом. Тебе всегда нравилось смотреть, как люди дерутся…

Я все это уже слышал.

– Это не одно и то же. Я никогда никому не вредил.

– В отличие от твоего отца в молодости. Но он научился контролировать свою тягу к насилию. Меня пугает, как сильно ты увлечен боксом.

– Я не Дэвид. Я не люблю насилие. Я никогда не дрался.