Моя сестра Роза

Об этом я уже слышал. Это наши семейные легенды. Я знаю, что он устраивал в своей крутой частной школе игры в покер с высокими ставками, что он оставил без гроша нескольких учеников из самых богатых семей. Но выгнали его не поэтому. А потому, что он сломал своему однокласснику челюсть.

– Я хотел произвести впечатление на Салли, хотел быть ее безумным дикарем. Я думал, ей это нравится. Но это ее пугало. А я тогда больше всего на свете боялся ее потерять.

Он резко поднимает плечи, словно извиняясь передо мной. Как будто я не знаю, как сильно он ее любит.

– Я сознательно начал вести себя как она. Начал ходить на занятия, где учат управлять гневом, – так хотела Салли. Ты никогда не видел меня в ярости, Че. В этом все дело. Я изменил себя, стал больше походить на Салли. Я делал то, что делала она, говорил то же, что она. Я перестал ввязываться в драки. Это самое сложное из всего, что я когда‐либо делал. Во мне так много гнева. Он бурлит внутри меня, требует дать ему выход, хочет разрушить все вокруг, – иногда мне приходится от него бежать. Бежать из комнаты, из города, из страны.

– Разве он не остается у тебя внутри? Не переезжает с места на место вместе с тобой?

Дэвид качает головой, потом кивает:

– Не тогда, когда я с Салли. Она научила меня предупреждать гнев. Я изменился. Теперь гнев бурлит во мне не так сильно. Ты когда‐нибудь видел, чтобы я вышел из себя?

Я такого не видел.

– Я видел, как ты не выходишь из себя. У тебя лицо каменеет. Я прямо вижу, как ты борешься с гневом.

– Это борьба не на жизнь, а на смерть.

– Роза не испытывает ярость. Такое с ней бывало только в детстве. – Я пытаюсь представить себе, как Роза меняется. И не могу. – Ты не Роза. Для тебя важно, что думают люди. Для тебя всегда было важно, что думает Салли. И поэтому ты изменился. Розе все равно – ты бы слышал, что она мне говорила. Я дам тебе послушать.

Дэвид выпрямляется в кресле, отъезжает немного назад, словно он вдруг потерял всю наполнявшую его энергию.

– Не нужно. Я знаю, что она говорит. Наша задача дать Розе понять, что единственный выход для нее – притворяться обычным человеком. Она знает: как только ей поставят диагноз, шансы на то, что ей хоть что‐то сойдет с рук, сразу же упадут. Может, если она будет притворяться нормальной, она и правда изменится. Я изменился.

Я хочу ему верить.

– Мы не профессионалы. Мы принимаем очень серьезные решения. Может, нам хотя бы посоветоваться с кем‐то, кто знает больше, чем мы? Если мы отведем ее к кому‐то, кто работал с молодыми… – Я замолкаю, не в силах произнести «психопатами». Я еще не называл ее так в разговоре с Дэвидом.

– Что нам даст официальный диагноз, Че?

– Профессионал поможет нам понять, какие варианты у нас есть.

– Что, как ты думаешь, случится с Розой, как только ей официально поставят диагноз? Закон она пока не нарушала. Ей десять лет. Если мы проведем тесты, что они покажут? Допустим, они подтвердят то, о чем ты говоришь, – что тогда?

– Она психопатка. Разве мы не обязаны защищать от нее окружающих?

– Нельзя называть психопаткой десятилетнюю девочку. Как, по‐твоему, с ней станут обращаться, если у нее будет диагноз? В какую школу ее возьмут? Скорее всего, она попадет в школу для детей с психическими отклонениями. Чему она у них научится?

Я этого не знаю.

– Лучшее, что мы можем делать, – контролировать ее, предупреждать о последствиях поступков, которые она хочет совершать. У нас есть только один выход – та самая политика сдерживания.

Но ведь нам не удается ее сдерживать. Мы дали Розиному вирусу заразить Апинью, а теперь и Сеймон.

Когда я прихожу днем в спортзал, Соджорнер целует меня и берет за руку. У нас и правда все серьезно. Все мысли о Розе и моих полоумных родственничках отступают.

Джейми смеется:

– Похоже, вы разобрались со своими религиозными различиями.

– Именно, – говорит Соджорнер.

– У нас все замечательно, – добавляю я.

Джейми делает вид, что ее сейчас стошнит. Мы вместе разминаемся и отрабатываем удары. Я на долгое время забываю о своей сестре.

Мы идем домой втроем. Сегодня я ужинаю с ними и с мамами Соджорнер.

– Спасибо, что пригласил тогда Олли, – говорит Джейми. – Мы тусовались. Олли что надо.

Олли просто по определению что надо.

– Ты ведь знаешь, что Лейлани бросила Веронику?

Я качаю головой:

– Опять?

– На этот раз по‐настоящему. Вероника без конца рыдает. Порезала себе вены.

Я останавливаюсь и в ужасе смотрю на нее.

– Вышло неубедительно, порезы неглубокие, скорее царапины. Но она рыдает у Олли на плече, а они дружат еще с пеленок. Они очень близки. Олли нужно ее поддержать.

– Бедняжка Олли.

– Именно.

– Не смотри на меня, – говорит Соджорнер. – Я Олли совсем не знаю. Приходите вместе в церковь, Джейми.

Джейми хрюкает от смеха. Я уже понял, что это дежурная шутка – про Джейми и про то, что ноги ее никогда не будет в церкви.

– В воскресенье мы идем протестовать. Мы с Олли сделаем мир лучше.

– Что, правда?

Я вмешиваюсь, чтобы не дать им поссориться:

– Твои мамы ведь знают, что мы вместе?

Я слегка нервничаю из‐за этого ужина.