Моя сестра живет на каминной полке

– Восемьсот тринадцать. Но я поздновато взялся за дело, да и закончил рано.

Мы громко расхохотались. Мы так дурачились каждый божий день, и нам не надоедало.

Странновато было видеть Сунью не в классе и не на школьном дворе. Она сидела под каштаном, на коленях у нее лежал пластиковый пакет, а сбоку – белая простыня. Я не сразу сел рядом, сначала внимательно оглядел местность. Оранжевые листья на деревьях пожухли и сморщились, как кожа у стариков, когда они засидятся на солнышке. Папа сейчас в магазине, пошел за выпивкой. Этот лес совсем в другой стороне, но у меня все равно душа была не на месте.

Я вообще только в последнюю минуту решил пойти. Одно дело дружить с мусульманкой в школе и совсем другое – встречаться с ней в выходные. Сунья позвала меня на «конфетную охоту», и я согласился, начисто забыв про папу. Думал только про то, сколько конфет мы раздобудем, и какие шутки сыграем, и насколько это будет веселее, чем все прежние Хэллоуины в Лондоне, потому что на этот раз я буду не один. А утром стащил несколько бинтов, чтобы смастерить костюм мумии, и мне вдруг стало совестно. Мы ели хлопья перед телевизором. Показывали новости, и у дикторши кожа была того же цвета, что у Суньи. Папа буркнул:

– Черномазая! Эти проклятые пакистанцы уже до Би-би-си добрались.

А что в этом плохого?

– Может, она вовсе и не из Пакистана, – невольно вырвалось у меня.

У Джас брови полезли на лоб, под самую розовую челку. Папа переключил канал. Там шел мультик.

– Что ты сказал? – тихо спросил он, а у самого даже костяшки побелели, так он сжал пульт.

– Ничего, – ответил я.

Папа кивнул:

– Я так и думал. – И бросил взгляд на урну.

Когда Сунья накинула на голову простыню, у меня отлегло от сердца. Она вырезала две круглые дырки для глаз и одну длинную, как сосиска, для рта, но в прорезях совсем не было видно, какого цвета у нее кожа.

– Классный костюмчик, – сказал я, а она ответила:

– У тебя тоже.

Ну, положим, мой выглядел диковато, потому что бинтов мне не хватило и пришлось взять розовую туалетную бумагу.

– Только бы дождь не пошел, – сказал я.

Сунья хихикнула:

– А то тебя смоет!

За три часа мы обошли все до единого дома в округе и набили конфетами два большущих пакета. А потом устроились под каштаном, чтобы все это слопать. Кругом было черным-черно, только небо сверкало миллионами звезд. Они походили на крошечные свечки, и на одну секунду мне подумалось, что они зажглись специально для нас с Суньей, ради нашего волшебного пикника. Мы столько смеялись, что у меня бока заболели. Наверное, это был лучший день в моей жизни. Я так и хотел сказать Сунье, но побоялся – еще подумает, что я нюня. Поэтому сказал только:

– Тот дядька…

И мы снова зашлись от хохота. Он последний потребовал проделку, и я вытащил из-за спины водяной пистолет. Дядька пригнулся, а ничего не было! Сунья называет это отвлекающим маневром. То есть мой пистолет отвлек его от настоящей проделки – это когда Сунья швырнула в дом бомбу-вонючку. Но дядька-то ничего не заметил, потому что зажмурился в ожидании воды! Тогда Сунья крикнула: «Попался!» И дядька захлопнул дверь у нас перед носом. Только мы не ушли, мы подкрались к окну и заглянули в холл. Дядька сел на диван. Через минуту он наморщил нос. Через десять секунд откинул назад голову и принюхался. А еще через десять принялся изучать подметки башмаков. Решил небось, что вляпался в собачьи какашки. Сунья зажала мне рукой рот, потому что я слишком громко прыснул. Пальцы у нее были ледяными, но мои губы словно обожгло.

– Почему ты ходишь в этом? – прошамкала Сунья с набитым конфетами ртом.

– Потому что я мумия, а мумии с ног до головы забинтованные, но у меня бинты кончились, вот и пришлось…

Она покачала головой.

– Я не про обмотки твои, – она ткнула в туалетную бумагу, – а про это. – Сунья коснулась моей футболки с пауком.

– Я же супергерой! Я сражаюсь с преступниками.

Она вздохнула, от нее пахло газировкой. Сквозь дырки в простыне на меня смотрели блестящие-блестящие глаза, они были ярче, чем все звезды на небе.

– Нет, правда, почему ты в ней ходишь? – Она подтянула колени к груди, положила на них подбородок и принялась лизать леденец на палочке. Медленно-медленно, как будто времени у нее целая куча и она готова слушать меня сколько угодно.

Я открыл рот, и… ничего не получилось.

Когда мы уезжали из Лондона, папа битый час пытался протолкать свой шкаф в дверь спальни. Клал его на бок, перекувыркивал вверх ногами, наклонял то в одну сторону, то в другую – шкаф не пролезал. Слова «мама», «шашни», «папа», «пьянство» – они как тот шкаф, слишком большие, не пролезают. Как ни старался, я не мог пропихнуть их между зубами.

От леденца уже почти ничего не осталось, когда я наконец выдавил:

– Просто мне эта футболка нравится, вот и все. А ты почему носишь эту штуковину на голове? – спросил я, чтобы поменять тему.

– Хиджаб, – сказала Сунья.

– Хи… что?

– Хиджаб. Так это называется.