Моя сестра живет на каминной полке

Сунья отнесла наш хлев на общий стол и задержалась, разглядывая остальные произведения. И торчала там целую вечность, пока я один занимался уборкой. В другое время я бы, конечно, разозлился, но сейчас всячески старался ей угодить. Когда в классе навели чистоту, нам разрешили выйти на улицу, но Сунья убежала в девчачий туалет и не выходила, покуда столовская толстуха не засвистела в свой свисток.

Пока наши Иисусы пеклись в печке, мы занимались английским. Взгляд миссис Фармер то и дело устремлялся на дверь, словно она опасалась, что в любую минуту может ворваться инспектор. Мы сочиняли стихотворение на тему «Мое волшебное Рождество», надо было перечислить все чудеса, которые мы от Рождества ждем. Мне в голову ничего не лезло. У нас не бывает весело на Рождество. В прошлом году папа подвесил носок рядом с урной, а потом орал на маму за то, что она не положила туда никаких подарков. В этом году будет еще хуже, потому что мамы нет и некому готовить праздничный ужин. А ведь это самое замечательное во всем празднике, пусть даже тебя заставляют жевать брюссельскую капусту.

Миссис Фармер сказала:

– Поторапливайся, Джеймс.

И я принялся строчить. Вообразил самое лучшее Рождество на свете и писал про него. Написал про конфет вагон и церковный перезвон. И как сосут леденцы счастливые близнецы. К слову «Санта» я не сумел подобрать никакой другой рифмы, кроме «фанта», а это вовсе не мой любимый напиток, но раз весь стих – одно большое вранье, думаю, это неважно.

У Суньи на этот раз дело что-то не пошло – всего четыре строчки вымучила. Я ее шепотом спросил:

– Ты чего?

А она ответила:

– Мы не празднуем Рождество.

Я не нашелся что сказать. Зима без Рождества? Не представляю. Разве что как в том фильме про Нарнию, где Белая Колдунья не позволяла Санта-Клаусу раздавать подарки говорящим бобрам. Сунья вздохнула:

– Жалко, что я не такая, как все…

И тут вошел мистер Прайс.

Глина уже затвердела, и миссис Фармер вытащила все из печки. Мы столпились вокруг, а она предупредила:

– Осторожно, горячо!

Мистер Прайс сунул свой носище к столу. Наш хлев выглядел неплохо. Мария, правда, получилась больше Иосифа, у Иисуса отвалились ручки и правая нога, и он напоминал головастика, а так вообще – очень даже красиво. И рогов ни у кого не было. Куда, интересно, Сунья подевала те остренькие сосиски? Только я об этом подумал, как мистер Прайс придушенно охнул. Я проследил за его взглядом – он таращился на хлев Дэниела. А там у всех до единого животных что-то торчало изо лба. И не только у животных – у Марии, у Иосифа, даже у младенца Иисуса посередине лба красовались маленькие сосиски. Я взглянул на Сунью. Та стояла с невинным видом, но глаза ее горели как уголья. А сосиски не имели ничего общего с рогами. Это были маленькие пиписьки! Чтобы не расхохотаться, я изо всей силы зажал рот рукой. На Дэниела я даже не смотрел – еще решит, что это моих рук дело, но про себя подумал: «Получил? И кто у нас урод?»

Побагровевший мистер Прайс удалился, судорожно царапая трясущимися пальцами что-то нехорошее в блокноте. Дэниелу не попало – у миссис Фармер не было никаких доказательств, что это он. Ну и ладно. Все равно мы отомстили! На большой перемене нас всех оставили сидеть в классе, потому что никто не признавался в глумлении над Сыном Божиим. Не знаю, что за глумление такое. Все были злые как собаки, потому что с неба посыпались белые снежинки и другие классы устроили на площадке снежное побоище. А я так даже был рад – по крайней мере, Сунья не станет прятаться от меня в туалете и мы всю перемену проведем вместе.

Джас – до того, как она перестала есть, – обожала сосиски с картофельным пюре: разрезала сосиски на кусочки и закапывала в пюре. Мне это вспомнилось после уроков. Во-первых, потому, что есть очень хотелось, а во-вторых, мир вокруг походил на тарелку пюре с закопанными в него сосисками – все было укрыто белым пухлым снегом.

Сунья не стала дожидаться, когда миссис Фармер велит нам убираться с глаз долой. Выбежала из школы и быстро-быстро зашагала по улице. Я выскользнул следом и окликнул ее. Сунья остановилась, обернулась. Белые снежинки кружились вокруг смуглого лица, она была такой красивой, я даже забыл, что хотел сказать.

– Ты чего, Джейми? – Голос был не сердитый, просто усталый и какой-то невеселый. Может, даже скучающий, и это уже хуже некуда.

Я весь похолодел, но не от снега, нет. Срочно надо отмочить какую-нибудь хохму посмешнее, чтобы у нее в глазах заплясали искорки, но, как назло, в голове ни одной мысли, хоть шаром покати.

И я стоял и глазел, как вьется снег вокруг нас. Стоял, стоял, а потом и говорю:

– Сколько человек ты сегодня спасла, Чудо-девушка?

Сунья закатила глаза, а я быстренько добавил:

– Я спас тысячу четыре. Спокойный выдался денек.

Сунья сложила на груди руки и нетерпеливо вздохнула. Хиджаб в белых точках снежинок трепался на ветру. Она была раздосадована. И тогда я сказал:

– Спасибо.

– За что?

Я шагнул ближе:

– За рога, за то, что отомстила Дэниелу. А про себя добавил: «За все».

Сунья пожала плечами: