Моя школьная девочка

Ефрейтор расслабляется, мы с ним одного призыва, так что дать ему указание я не могу. Но мы сохраняем товарищеские отношения, поэтому я могу попросить его об одолжении.

– Загляни по адресу одному, это рядом с частью, много времени не займет. В долгу не останусь.

– А что там за дела? – интересуется он.

– Девушка у меня там. Кристина зовут. Дозвониться не могу.

– А, это та красотка, по которой до сих пор вздыхает прапор? – тонкие губы Ефимова растягиваются в мечтательной улыбочке.

– Так точно, – пишу на листке адрес, протягиваю ему, и добавляю без улыбки, – моя красотка.

– Что передать? – серьезнеет Ефим.

– Передай, что меня пока не отпускают в увал, пусть не беспокоится. И руки не распускай.

– Да ты че, Романов! Я тебе кто? Меня своя красотка ждет. Ладно, – уходя добавляет он, – будет сделано.

Возвращаюсь на кровать, соседнюю с Олегом. Тот заталкивает в рот целую конфету, уже шоколадную и жадно разжевывает.

– Может, дяде Русу позвонишь?

– Чтобы он с Москвы сюда прилетел?

Белобрысый пожимает плечами.

Не хватало еще втягивать в это моего охранника.

– Давай-давай, – командую своим новым четверым уборщикам, – чище моем. Ночью не научились, будем днем стараться. Да, Тимофеев?

Он у меня любимчик. Парень поднимает на меня наглые глаза, отрывая их от половой щетки.

– Да тут еще с ночи чистота, – ворчит.

– Нам не просто чистота нужна, – поучаю я. – Погода сегодня пасмурная, солнце не светит. Твое жизненное предназначение на сегодня, Тимофеев, после того, как сдал будущего дембеля, начистить пол так, чтобы он светил нам в казарме вместо солнца.

– А потом? – обреченно интересуется новобранец.

– А потом будем доводить дело до стационарной чистоты. Пол чист тогда, когда по нему языком провести можно, и не бояться подхватить заразу, – глаголю я, и находящиеся в казарме старослужащие взрываются гоготом.

Мои действия не издевательство, и Тимофеев это понимает, потому и продолжает тереть одно и то же место, лишь делая вид, что стремится к чистоте. А мне надо отвлечь себя, чтобы не думать о своей пропаже.

Скучные армейские будни.

– Ага, – бубнит он, – щас, я лучше рот себе зашью.

– Ты такими фразами тут не бросайся! – возмущаюсь я, скрывая улыбку. – Зашить рот тебе не проблема. У нас сегодня как раз занятия по оказанию первой медицинской помощи. И проводить их будет твой любимый дедушка Романов! Все слышали? – обвожу казарму глазами, получая множество поднятых пальцев вверх и других знаков, что наша с Тимофеевым беседа заинтересовала строевую общественность. – Сегодня изучаем, как держать язык за зубами. Приемы испытываем на духе Тимофеева, – каламбурю дальше. – Кстати, еще проведем занятие по армейской выдержке и товарищеской выручке. Твои товарищи поддержали тебя на утреннем построении, но дружба познается не в том, чтобы сдать сержанта, – продолжаю я монотонно, – а в том, чтобы оказать помощь в трудной ситуации. Окажут ли тебе помощь твои дружбаны в проверке стерильности пола?

Мне становится тяжело сдерживать смех, когда Тимофеев боязливо оглядывает своих товарищей, которые так дружно сдали меня лейтенанту. Двое из них изучают пол со всей серьезностью момента, третий, скучая, натирает линолиум. Олег ржет прямо под ухом, я зыркаю на него, чтобы заткнулся, и он трясется, выключив свою громкость.

– Товарищ сержант, – обращается ко мне солдат, – а вот товарищ ефрейтор, – он говорит об Олеге, – он же ваш друг, да?

– Именно так, – киваю я, зная, на что нацелен Тимофеев, – и предвосхищая твой вопрос, могу сказать, что товарищ ефрейтор без вопросов помог бы мне в этом тяжком деле.

– Товарищ сержант, – с подобострастием в глазах обращается ко мне Олег, крепко сжимая мой локоть, – вы можете рассчитывать на меня в любых начинаниях.

– Благодарю вас, товарищ ефрейтор, – и я крепко жму руку друга, взрываясь хохотом, поглощенным общим гоготом.

Вернувшийся к отбою Ефим сообщает, что дверь ему никто не открыл. Парень так серьезно отнесся к моей просьбе, что даже соседей опросил. Но никто из них не видел Тину уже несколько дней.

Мне нужно выбраться!

Когда казарма затихает, не считая храпа и сопения, я вылезаю из кровати и одеваюсь. Шиплю дежурному, что он ничего не видел, иначе я сделаю так, что он реально не будет видеть ближайшие пару недель. Выбравшись из казармы, направляюсь по кустам к бетонной стене.

– И куда ты собрался?

Знакомый с детства шепот останавливает меня, когда я карабкаюсь на толстую ветвь дерева, чтобы по ней пройти над забором.

– Ты знаешь. Иди в казарму.

– Ага, щас, так я тебя одного и отпустил. Я вообще-то, – он залезает на дерево, – тоже за нее переживаю.

Мы аккуратно перелазим по дереву через забор. Оказываемся на обратной, от части, стороне. На улице темно, но фонари хорошо освещают эту территорию. Нам приходится красться по затемненным участкам. Добраться до дома не составляет труда, его расположение выбрано не просто так, он всего метрах в двухстах от части.