Моя система воспитания

Назначенные в коммуну начали готовиться к переходу. Они не видели своего нового дома, тем больше грустили, расставаясь с товарищами. Кое-кто даже говорил:

– Кто его знает, как там будет? Дом хороший, а люди смотря какие будут.

К концу ноября все было готово к переводу. Я приступил к составлению штата новой коммуны. В виде хороших дрожжей направлял туда Киргизова.

Все это происходило на фоне не только отрицательного, но и почти презрительного отношения ко мне, которое в последнее время установилось со стороны «мыслящих педагогически» кругов тогдашнего Наркомпроса. И круги эти были как будто всем понятные, а все же как-то так получилось, что спасения для меня почти не было:

– Этот Макаренко все-таки странный какой-то тип.

Я в то время обладал великим терпением, я умел в течение месяцев молчаливо отбрасывать в сторону самые неприятные впечатления, мешающие работать. Но и моему терпению упорно ставился предел, и я начинал даже нервничать.

Не проходило и дня, чтобы то по случайным, то по принципиальным поводам мне не показывали, насколько я низко пал. У меня самого начинало уже складываться убеждение, что я представляю из себя очень подозрительный тип, что необходимо будет в ближайшее время пересмотреть себя самого и проверить, каких гадостей натащило в мое существо беспардонное и безжалостное время.

Казалось бы, что может быть проще и понятнее, и приятнее задачи[253]: в Харькове происходит съезд «Друзей детей»[254], колония идет их приветствовать. Условились, что мы подходим к месту съезда ровно в три часа. Оказывается, что в таком деле я напутал.

Колонии нужно пройти маршем десять километров. Мы идем не спеша, я по часам проверяю скорость нашего движения, иногда задерживаю колонну, позволяю ребятам отдохнуть, напиться воды, поглазеть на город. Такие марши для колонистов – приятная вещь.

На улицах нам оказывают внимание, во время остановок окружают нас, расспрашивают, знакомятся. Нарядные, веселые колонисты шутят, отдыхают, чувствуют красоту своего коллектива. Все хорошо как будто, и только немного волнует нас цель нашего похода – «друзей детей», – в сущности, это не так плохо. На моих часах стрелки показывают три, когда наша колонна с музыкой и развернутым знаменем, по шести в ряд, радостная и подтянутая, подходит к месту съезда. Но навстречу нам выбегает группа разгневанных олимпийцев и протестует:

– Почему вы так рано пришли? Теперь детей будете держать на улице?

Я показываю на часы.

– Мало ли что!.. Надо же приготовиться.

– Было условлено в три.

– У вас, товарищ, всегда с фокусами.

Колонисты не понимают, в чем они виноваты. Не понимают, почему на них посматривают с нескрываемым презрением.

– А зачем взяли маленьких?

– Колония пришла в полном составе.

– Но разве можно, разве это допустимо – тащить таких малышей пешком десять верст! Нельзя же быть таким жестоким только потому, что вам хочется блеснуть!

– Малыши были рады прогуляться… А после встречи мы идем в цирк, – как же можно было оставить их дома?

– В цирк? А из цирка когда?

– Ночью.

– Товарищ, немедленно отпустите малышей!

«Малыши» – Зайченко, Маликов, Зорень, Синенький – бледнеют в строю, и их глаза смотрят на меня с последней надеждой.

– Давайте их спросим, – предлагаю я.

– И спрашивать нечего, вопрос ясен. Немедленно отправляйте их домой.

Я принужден идти на самый возмутительный конфликт.

– Извините меня, но я не подчиняюсь вашему распоряжению.

– Да?

– Да. Как раз потому, что это слишком жестоко по отношению к малышам.

– В таком случае, я сама распоряжусь.

Кое-как скрывая улыбку, я говорю:

– Пожалуйста.

Она подходит вплотную к нашему левому флангу:

– Дети!.. Вот эти!.. Сейчас же идите домой!.. Вы устали, наверное…