Моя собака любит джаз

Не теряя ни минуты, папа купил мне пластмассовую гирю, налил в неё воды и втянул меня в «железные игры». Я накачивал мышцы, как зверь, с полшестого утра до одиннадцати вечера с короткими передышками на школу, обед и сон. С каждым днем мы серьёзней и серьёзней относились к моим мышцам. Гири в пять килограммов нам показалось мало, и папа купил мне семикилограммовую!.. А мама — десяти!..

Все мои мысли теперь были заняты гирями, и я начал постепенно забывать Динку: Динкин взгляд, Динкин нос, Динкин голос, портфель, пальто, сапоги.

Но когда в школу вместо Динки пришел её папа и сказал, что у нее КАТАР, когда я услышал это слово, я сделал страшные глаза, а он закричал:

— Что ты, что с тобой?!! КАТАР — это такая простуда!

А я уже не слышал ничего, я бежал навещать Динку, неся ей все яблоки, груши, бананы и баклажаны своего сердца.

Но когда перед моим носом в её подъезд вошел Крюков… И зашагал по лестнице, не замечая, как смотрит ему в спину мой злой глаз. Гипноз, Гавриил Харитонович — все пошло прахом.

— Сейчас я разделаюсь с ним, — решил я, — чтоб он позабыл сюда дорогу. Ведь я уже не тот, что прежде. «Железные игры» сделали свое дело. Любой соперник теперь мне был по плечу. Я крикнул:

— Крюков!

Он обернулся. Мы померялись взглядами. Он стоял без шапки на верхней ступеньке лестницы. Я — в шапочке с помпоном — на нижней. Мы мерились и мерялись. И когда мне показалось, что Крюков трезво оценил обстановку и готов отступить, он тут и говорит:

— Ну чего тебе, помпончик?

Я остолбенел. Слово «помпончик» выбило меня из седла. Я был в нокауте до драки.

— У тебя спина белая, — пробормотал я, — давай отряхну…

И он спокойно потопал к Динке, корабль, не знавший кораблекрушений. А я кинулся домой и вылил в унитаз воду из своих пластмассовых гирь.

— Папа! — говорю я. — Всё вернулось.

А он мне:

— Сынок! Едем в зоомагазин? Я куплю тебе лягушку пипу.

— Папа! — кричу я. — Мне хочется две вещи: жениться и умереть.

Так мы опять оказались у Варежкина.

— Андрей, — сказал он недовольно, — ты полностью пустил под откос мою концепцию. Но Гавриил Варежкин не из тех, что бросает пациента на полпути. Тысячу курильщиков избавил я от табакокурения. Я убедил психически больного карликового пинчера в том, что он не кролик. Пять человек благодаря мне восстали из гроба. Мой тебе совет: удиви её!

— Чем? — спросил я.

— У нас в школе, — задумчиво отвечал Варежкин, — многие шевелили ушами, потом культивировалась искусственная отрыжка.

— А мой друг, — радостно подхватил папа, — полковник Чмокин, пленил девушку тем, что здорово хрюкал свиньей и визжал. Только своим этим виртуозным искусством не смог покорить её папу, который заподозрил, что он дебил.

— Неважно чем, — подвел итог Гавриил Харитонович. — Главное, покрыть себя неувядаемой славой.

Декабрьскому восстанию тысяча девятьсот пятого года был посвящен у нас в школе лыжный забег. Я связывал лыжи веревочкой, напяливал штаны с лампасами и говорил:

— Чтобы не опозорить честь школы, я туда пойду.

А папа:

— Может, наоборот? Чтобы не опозорить, сиди дома?

Играл в овраге марш Преображенского полка. Динка с лыжами — вся в жёлтом! И я смотрел на нее, смотрел и даже когда не смотрел — смотрел. Народ построился друг за другом. У всех, как у одного, завязаны шнурки.

— Пошёл! — крикнул физкультурник.

Первый Крюков. За ним через пять секунд я. Как я шпарил! Аж уши в трубочку свернулись. Я ничего не видел вокруг, только его, крюковскую спину. Я мчал, дул, летел! А он неторопливо уходил от меня, и чем дальше он уходил, тем громаднее становился.

Когда все добрались до финиша и без сил повалились в снег, наш учитель сказал:

— Люди-звери! Кто сможет пробежать второй круг?

— Дураков нет, — ответил непобедимый Крюков.

— Есть, — сказал я, ещё не отдышавшись, и встал, и безумный взгляд бросил на Динку. А она, наконец-то, посмотрела на меня.

— Тогда пошел! — крикнул физкультурник и засек время.

Черный потолок плыл над лесом, дул ветер ледяной, но мысль о том, что я поразил Динку и переплюнул Крюкова, придавала мне сил. Я бежал, бежал, бежал и, уже выруливая на финишную прямую, представил, что сейчас будет! Венок, поцелуи, объятия!.. Кто-то кинется качать — это обязательно. Кто-то заскрежещет зубами от злости, в такой толпе всегда найдётся завистник. Но бравурный марш Преображенского полка заглушит неприятные звуки. Народ отхлынет, и я увижу Динку. Она скажет:

— Андрей! Всегда лучше, когда о тебе думают хуже, а ты лучше, чем когда о тебе думают лучше, а ты хуже!

Для этого случая приготовил я самую свою лучезарную улыбку и начал вглядываться в снегопад, пытаясь различить встречающую толпу. Смотрю — что такое? По-моему, нет никого! Ужасное подозрение шевельнулось в моей груди. И чем ближе я подъезжал, тем виднее мне становилось, что все давно разошлись по домам.

Я застыл у черты и как дурак улыбался, а кругом расстилались бескрайние вечнозелёные снега.