Моя сто девяностая школа

Я помню веселую поездку в поезде, с беганьем на станции за кипятком, закупку помидоров, огурцов и жареных кур на маленьких полустанках, и волнующуюся Любовь Аркадьевну – не отстал бы Поляков от поезда, и пыльную платформу Симферополя с бесчисленными оборванными и пестрыми цыганами, и первые крымские кипарисы, и как нас укачивало в лодке в Алуште, и как Чернов поймал морского конька, и как Маруся Мошкович испугалась вынырнувшего возле нее дельфина, и огоньки вечерней Ялты с музыкой, несущейся из многочисленных кофеен и с иллюминированных пароходов, и веселую толкучку на приморских бульварах, экзотические пальмы в Никитском саду, клумбы всевозможных роз в Воронцовоком парке и старинные византийские монеты и черепки древнейших чернолаков на раскопках Херсонеса Таврического; маленьких татарчат, продающих разноцветные ириски и пьянящую бузу в киосках.

Но больше всего запомнил Бахчисарай с его развалинами ханских дворцов, с древними кладбищами и, конечно, дворец, в котором целым и невредимым остался знаменитый бахчисарайский фонтан, воспетый Александром Сергеевичем Пушкиным.

Журчит во мраморе вода

И каплет хладными слезами,

Не умолкая никогда.

Так плачет мать во дни печали

О сыне, падшем на войне.

Младые девы в той стране

Преданье старины узнали

И мрачный памятник оне

Фонтаном слез именовали.

Длинная улица бахчисарайского ущелья ведет к Хан-сараю – жалким останкам ханского дворца, развалинам мавзолея прекрасной жены хана Керим-Гирея, с наглухо забитою, заложенной камнями дверью. Узкая, местами высохшая грязная речка Сурук-су (что означает Гнилая вода), дворы таврической Аламбры, пустота, запустенье. Чтобы представить себе бывшие красоты этих строений, надо вспомнить Пушкина. А так – никакого впечатления.

И вот вдруг наше внимание остановило непрекращающееся, через каждые полминуты, заунывное капкап.

– Товарищи, это фонтан слез! – сказал Грозмани. – La fontaine des larmes! – воскликнула Любовь Аркадьевна.

И я увидел нечто удивительно похожее менее всего на фонтан, а более всего на мраморный умывальник. Во многих местах мрамор был треснут, отбит, но на нем были мраморные раковины и из ржавых отверстий капала вода. Эти раковины постепенно наполнялись, и вода капала из них в нижние раковины. Ничего красивого, честно говоря, не было. Но если закрыть глаза и долго стоять и слушать, как капает, то в памяти возникает, как писал Пушкин: "Дыханье роз, фонтанов шум", нежная Мария, красавица Зарема и злой, влюбленный Гирей…

Все разбежались по территории, а мы с Костей Куниным остались у фонтана. Он приковал нас к себе.

Кап-кап-кап… Мы слушали, как завороженные, падение грустных капель.

– Странная вещь любовь, – сказал Костя. – Лично я еще не испытал этого чувства, но я близок к нему. Не буду тебе говорить, кто она, но я что-то явно начинаю испытывать.

– А ты можешь мне ничего не говорить Я предполагаю.

– Откуда ты можешь знать. Я ни за кем в школе не ухаживаю. Даже ОНА не догадывается ни о чем.

– Я видел, как ты на нее смотрел на обществоведении.

– Как я смотрел?

– Как-то мимо. Смотрел, но делал вид, что не смотришь… Косил еще больше, чем всегда. И между прочим, она тоже на тебя смотрела, но делала это, когда ты не смотрел. А я смотрел.

– А ты зачем смотрел?

– А мне было интересно.

– Ясно. А ты любил когда-нибудь?

– Мне кажется, что любил… Только Мария Германовна говорила, что в тринадцать лет об этом нельзя говорить серьезно, а папа говорил, что это долго продолжаться не может и надо больше заниматься физкультурой. А по физкультуре у меня "не вполне удовлетворительно". И еще я думаю такую вещь: вот этот Гирей, он любил Зарему, он презрел для нее войны и набеги, и они жили в беспрерывном упоенье и дышали счастьем.

– Точно, – сказал Костя. – Но появилась Мария, и все кончилось, и ему уже даже не о чем с ней говорить.

Значит, любовь приносила Зареме одно страданье.

Вспомни, как страдает Зарема в исполнении Татьяны Вечесловой в Кировском театре…

– Какой же вывод? – спросил я.

– Мне кажется, – сказал Костя, – что любовь – это очень серьезное дело, и тут нужно двадцать раз проверить свое чувство, убедиться в нем, и если уж решил связать с кем-то свою жизнь, то сделать это раз и навсегда, не причинять ей горя, не изменять, не обманывать и обязательно рожать детей, потому что дети укрепляют семью. Если бы у Заремы и Гирея были бы дети, никогда бы не случилось этого безобразия. Надеюсь, то, что я тебе сказал, останется между нами?

– Я буду молчать, как Аю-даг, – торжественно заключил я.

К нам подошла Любовь Аркадьевна.

– Что вы от всех отстали? Мы идем на кладбище ханов и султанов.

– Что вы здесь забыли? – иронически спросил Грозмани.

– Мы ничего не забывали. Мы вспомнили Пушкина, – сказал я.

Прошло много лет. Нет уже Кости Кунина. Нет его жены Уси Руткиной. Нет и Любови Аркадьевны.

А эпиграфом к "Бахчисарайскому фонтану" стоят строки Саади:

"Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече".

СТАНОВЛЕНИЕ РЫЦАРЯ