Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV

Нас представил Чжоу Энь-лай во время приема. Неру казался погруженным в раздумье и некоторое время ничего не говорил. Я сказал ему, что его имя и репутация как ведущего государственного деятеля мира достигла нас в нашем изолированном Тибете, что я мечтал о встрече с ним. Он улыбнулся, но сказал лишь, что рад познакомиться со мной. Хотя я видел его и в других случаях, это были единственные слова, которые я услышал от него в Китае. Сообщалось, что у нас с ним были частные беседы, но это не так. Также не спросил он меня и о том, могла ли чем-нибудь Индия помочь Тибету. Я был очень разочарован, что не смог поговорить с ним, поскольку я так нуждался в его помощи и совете. Но это желание мое не осуществилось до тех пор, пока я не приехал в следующем году в Индию.

Именно на приеме во время визита Неру ко мне подошел представитель индийской прессы с китайским переводчиком, чтобы взять у меня интервью. Он спросил меня, что я думаю о визите Неру в Китай. Я сказал, что надеюсь, что две великие страны смогут сблизиться и дать таким образом пример Азии и миру. Затем он спросил меня, готов ли я к реформам в Тибете. Я ответил, что с тех пор, как я пришел к власти в Тибете, я изо всех сил стараюсь реформировать нашу политическую и общественную жизнь и надеюсь, что мои попытки будут успешными и что не пройдет много времени, как он услышит о некоторых из них.

На этом месте китайский чиновник прервал нас и увел меня. Я был удивлен, заметив, что китайский переводчик быстро записывает детали нашей беседы, и впоследствии он сообщил мне, что ему было приказано записывать все, что я сказал, и передавать начальству.

Я тоже дал обед в Пекине по случаю тибетского Нового года. Это был ответный жест признательности за гостеприимство, с которым меня принимали. Все было сделано согласно традициям и обычаям Тибета. На пригласительных билетах, которые мы разослали, были изображения "четырех друзей" - слона, обезьяны, зайца и птицы. Птица - символ блага подразумевает Будду, а вся картинка, по нашему замыслу, должна была символизировать единство наций, о котором так настойчиво говорили китайцы. Я имел удовольствие встретиться по этому случаю с многими китайскими деятелями, включая Мао Цзе-дуна, и опять-таки был поражен их приятными манерами, вежливостью и культурой.

Во время этого приема у нас не было религиозных церемоний, но были обычные новогодние украшения и цампа, обжаренная ячменная мука. По нашему обычаю, мы берем немного цампы и бросаем её к потолку в качестве подношения Будде. Когда Мао Цзе-дуну сказали об этом обычае, он бросил щепотку цампы к потолку, а затем, с озорной гримасой, бросил еще одну вниз, на пол.

В промежутках между такого рода встречами шли долгие заседания Национальной ассамблеи. Это были мои первые опыты политических собраний, и меня поразило, что многие из присутствовавших выказывали столь мало интереса к происходящему. Должен признаться, что и сам я немного интереса проявлял: во-первых, был утомлен после долгого путешествия в Китай, а, во вторых, слушания были на китайском языке, которого я не понимал. Но я ожидал, что сами китайцы будут более оживленными. Я сидел среди пожилых делегатов, и они казались еще более усталыми и скучающими, чем я. Выражение их лиц показывало, что они не способны следить за обсуждением текущего вопроса. Они всегда смотрели на часы, ожидая, когда начнется перерыв на чай. И, если перерыв был короче, чем обычно, они жаловались. Я посещал много других собраний в Китае, и мое впечатление всегда было одно и то же. Когда выступали из зала, то зачастую эти выступления не относились к сути дела, а, как правило, были просто восхвалениями коммунистических достижений. Когда делегаты действительно выражали свое собственное мнение, ничего не менялось.

Старшие члены партии вставали и излагали официальную позицию, и председатель принимал ее без какого-либо обсуждения. В комитетах бывали и настоящие обсуждения, но и они никак не влияли на партийные решения. Короче говоря, все эти долгие собрания и конференции были пустой формальностью, поскольку ни один делегат не имел возможности привнести какие либо изменения, даже если бы ему и хотелось это сделать.

Когда в следующем году я посетил индийский парламент, я нашел совершенно иную атмосферу. После моего опыта китайских политических дискуссий было очень приятным сюрпризом слышать, как обычные члены индийского парламента говорят свободно и искренне, критикуя правительство в самых сильных выражениях. Меня это так поразило, что я сказал об этом Чжоу Энь-лаю, поскольку он в это же время был в Дели. Он ответил лишь, что со времени моего визита в Пекин все совершенно изменилось.