Моя сумасшедшая

— Вам нужно побыстрее уходить, Леся. Постарайтесь, чтобы вахтер внизу не заметил, что у вас в руках. На улице будьте очень внимательны, может случиться всякое. Там я ничем не смогу помочь.

Он протянул ей чемоданчик, оказавшийся довольно увесистым, и отдельно — бронзовое колечко с небольшим ключом. Подумал: «Какая же она красивая… и измученная. Словно с Петром из нее ушла вся жизнь».

Колечко Олеся узнала — точно такое же, слегка сплюснутое, было на связке с ключами от их квартиры и подвала.

— Прощайте!

Они уже стояли в прихожей. Булавин отпер и снова выглянул, прежде чем выпустить девушку. В подъезде было пусто, как в заброшенной штольне.

Олеся спустилась и почти бегом миновала холл первого этажа, стараясь держаться вплотную к оконцу, за которым черной медузой плавала фуражка. Вряд ли вахтеру удалось заметить чемодан. Но дух она перевела только тогда, когда пружина механизма с важностью прикрыла позади нее тяжелую дверь. Девушка сразу же свернула направо.

Для возвращения Олеся решила выбрать другую дорогу. Сначала вверх по Чернышевской, затем на Госпитальную и, вплотную к оврагу, задами, вдоль дровяных сараев и заброшенных огородов, — к дому. В такое время риск столкнуться там с кем-либо, кроме мелкой шпаны, невелик. А со шпаной она умела договариваться — в выпускном классе ей не раз приходилось бывать в колонии для беспризорных в Куряже. Называлось — шефская работа.

Весь этот путь она проделала, начисто позабыв о боли в щиколотке и обеими руками прижимая к груди свою ношу. В темных переулках ей не встретилось ни души, но едва она свернула во двор писательского дома, как еще издали заметила у своего подъезда, там, где сгрудились в сумраке молодые кусты сирени, огонек папиросы. Он плавал слишком низко, то вспыхивая, то угасая, — словно куревом баловался малолетний недоросток.

Олеся сразу решила — кто-то сидит на скамье у входа. Может, просто так, а может, и с целью. Сознание испуганно ухватилось за эту мысль. Она мгновенно, почти инстинктивно, свернула с асфальта и бесшумно двинулась вдоль стены — там было совсем темно, и, если удастся подобраться незамеченной, можно сразу нырнуть в подъезд, миновав неизвестного с папиросой.

Ничего не вышло. Она была почти у цели, когда со скамьи окликнули:

— Ну-ка постой, дочка!..

Она застыла и тут же резко обернулась, пряча чемоданчик за спину. Голос показался знакомым. Со скамьи поднялась во весь рост шаткая фигура, надвинулась вплотную, тяжело дохнув спиртным.

Сильвестр — прозвище, данное Хорунжим, намертво приклеилось к его старому приятелю. Олеся едва сумела припомнить, как на самом деле зовут этого отличного, острого и успешного прозаика, гуляку, ласкового бабника, труса, по мнению одних, скрытого врага и уклончивого антисоветчика — по мнению других. Были и третьи — те считали Гордея Курченко штатным осведомителем. Иначе ему давно бы надлежало сидеть. Среди тех, кто присутствовал на поминанье, Олеся его не видела.

— Слушаю, Гордей Власович.

— Ты это видела?

Он ткнул рукой в темноту позади нее — жест был неверный, размазанный, и сразу стало ясно, что Сильвестр не в себе. Лица его девушка не видела — только смутно поблескивали белки.

— Что? — шепотом спросила она, непроизвольно отступая на шаг и оглядываясь.

За спиной у нее был дом, ничего больше. Время не позднее, начало одиннадцатого, но свет горит всего в двух-трех окнах. Серая пятиэтажная притаившаяся громада, в плане похожая на букву «С», — основной корпус, два крыла под прямым углом к нему. Кооператив «Слово» — сюда стремились многие, но получить здесь жилплощадь удавалось не каждому. Требовались заслуги.

— Видишь, на что похоже? Вон, вон, глянь — труба!

Олеся молча пожала плечами. Она так испугалась сначала, что на какое-то время перестала чувствовать свое тело. Не за себя — за чемоданчик и его содержимое.

— А знаешь ты, как по-латыни будет «сжигаю»? Crema! А по-итальянски еще лучше — cremato. И строеньице это — чисто крематорий… — он с трудом сглотнул, будто не все слова у него получалось вытащить оттуда, где они возникали. Какие-то оставались не выговоренными. — Все, понимаешь, у них продумано и расписано, чтоб всю нашу сволоту, всех щелкоперов одним махом и без хлопот… С-спалить к чертовой матери. Нравится тебе такая кабалистика?

Он уронил окурок, схватился за ветку сирени и неожиданно сел прямо на землю у ее ног. Будто устал держать себя вертикально. Затем внятным, трезвым и тоскливым голосом произнес:

— Тикать нужно отсюда. Тикать. Только куда?

Олеся не стала дожидаться, пока он снова поднимется, — юркнула в подъезд…

Дверь квартиры оставалась открытой, и в свою комнату ей удалось попасть без помех. Из столовой по-прежнему доносились голоса — но много громче, развязнее.