Моя Святая Земля

Город, погружённый во мрак и туман, казался необитаемым и был освещён лишь редкими тусклыми огнями. Копыта лошадей и колёса кареты грохотали по мостовым неожиданно громко — и никто не прижимался к обочинам: после сорвавшейся королевской свадьбы столица замерла в ужасе, ожидая будущих бед. Померещились качающиеся тени в факельном свете, пролетело предместье, мутные огонёчки придорожной корчмы — навстречу понёсся чёрный лес.

Однако Джинере было настолько уютно, что она поймала себя на мысли: так бы ехать и ехать, очень быстро, весь вечер, всю ночь, и пусть лошади будут бесплотными и стремительными призраками, и под колёса летит не дорога, а полоса тумана… Но Малый Замок оказался не так уж и далеко от королевского дворца. Прошло меньше получаса, когда лошади замедлили бег, а Алвин мрачно сказал:

— Эй, Сэдрик… часы на ратуше, мне кажется, ещё и семи не пробили, а мы уже на месте, чтоб ему провалиться…

— Раньше — лучше, — невозмутимо откликнулся Сэдрик. — Есть время спокойно всё приготовить.

Джинера выглянула в оконце и увидела приближающуюся, вставшую из тумана тёмную громаду старинного замка с огнями на башнях.

XI

Златолесский барон крикнул: "Эй, открыть ворота! Дорогу королю!" — Эральд невольно улыбнулся, услышав тот же эльфийский акцент, что и у Джинеры. Милое у златолессцев произношение; Эральд подумал, как хорошо бы попросить Джинеру или кого-нибудь из её людей сказать что-нибудь по-златолесски, но тут же и забыл об этом.

Ворота распахнули. Карета вкатилась в крепостной двор, а за ней въехали принцессины телохранители, осветив двор теми же факелами, какими освещали дорогу. В их красном мечущемся свете угрюмый замок не стал выглядеть приветливее. После королевского дворца он казался очень древним, будто принадлежащим другой эпохе. Крепостная стена, окружавшая замок, явно строилась, чтобы в случае необходимости выдержать осаду, и сам замок, угрюмые стены без любимых на Святой Земле украшений, резьбы и фонариков, выглядел сооружением фортификационным, не жилым. Больше годился для тюрьмы, чем для дворца. Зачем тут в былые времена жил принц Бриан, Эральд не мог понять.

Атмосфера ему нравилась, что ли? В тёмные властелины готовился, заигрался…

Во двор высыпала челядь — люди Бриана, надо думать — и вид у них был вовсе не радостный и не восторженный. Старик в чёрном, с горбатым носом и поджатыми губами — министр Нушрок из старого детского фильма — рванул дверцу кареты, словно хотел оторвать её напрочь. Из кареты выскочил Зефирчик — и Нушрок шарахнулся назад, как от ядовитой змеи.

— Не рад меня видеть, старая сволочь? — осведомился Алвин с обычной своей любезностью.

— Что это вас привело в родовое гнездо, прекрасный государь? — спросил Нушрок, изо всех сил пытаясь быть любезнее Алвина.

— Батюшка умер, — сообщил Алвин, пародируя скорбь, и спрыгнул на брусчатку двора. — Тут ведь хоронить, я думаю? В часовне замка?

Губы старика дрогнули. Он зажмурился, будто пытаясь вморгнуть слёзы обратно, а когда открыл глаза, в них горела негасимая ненависть.

— Он хотел в храме Розы, — возразил старик, вложив в эти слова очень много чувств.

— Слишком сладко ему будет в храме Розы! — голос Алвина сорвался, будто судорога сдавила горло. — Рядом с тёткой Амалией лежать ему будет слишком… гнусно слишком. Обойдётся. Эй, вы, в карете! Ночевать там собрались?

Эральд вышел и подал руку принцессе, а потом — Сэдрику, который ухмыльнулся:

— Думаешь, не удержусь на ногах, государь?

На это "государь", сказанное привычно и небрежно, вскинулись все, как на вспышку или внезапный грохот.

— Кто "государь"? — севшим голосом спросил старик.

— А вот он — государь, — выдал Алвин с нестерпимой издёвкой — и над Нушроком, и над замком, и над самим собой. — Эральд, король Святой Земли. Кузен мой. Суки, грязные суки…

— Алвин, — окликнул Сэдрик, — а я ведь слыхал про этого старого ворона. От духа папаши, старого пса. Он со своими холуями в овраге закопал моего папашу.

Старик взглянул на Сэдрика — и его сухое лицо помертвело. Эральд видел такое впервые: живой окоченелый труп, даже челюсть отвисла, как у мертвеца. А Алвина вдруг заколотило, начала бить крупная дрожь, да так, что стало заметно — будто он дико замёрз, нестерпимо — и никак не отогреться.

Он даже обхватил себя руками, как замерзающий. Ему хотелось свернуться в позу эмбриона, в комок сжаться — и Алвин еле заставил себя выпрямиться, взглянул на Эральда со страшной тоской:

— Ненавижу, ненавижу этот бесов замок! — пробормотал, лязгнув зубами. — И Шепфорда ненавижу, сука, старая сука, давно надо было прибить его, как поганую крысу… и всех, все стены здешние ненавижу… тошнит меня, больно, не выношу. Эральд, вернёмся в столицу, а? — почти взмолился он, совсем по-детски, и неожиданно заскулила собачка.

Джинера подняла пёсика, прижала к себе. Её солдаты наблюдали безмолвно и сурово, готовые в любой момент обнажить оружие — им тоже было неуютно в Малом Замке.

— Прости, братишка, — сказал Эральд, которому тоже стало холодно. — Нам ведь надо доделать. Доделаем — и вернёмся. Сэдрик, куда нам идти?