Моя Святая Земля

Сэдрик подал бутылочку с растворимым аспирином и поставил рядом с банкой опустевшую глиняную плошку, из которой поил младенца. Малыш лет двух или трёх робко к ней потянулся. Увидев, что никто ему не запрещает, взял плошку в руки и принялся стирать пальцем капли сгущёнки, разведённой водой, и облизывать палец. К нему присоединились сестрёнки или братишки — Кирилл не мог разобрать. Мона, самая старшая, даже не попыталась тоже попробовать молока, только облизывала губы.

Старуха смотрела неодобрительно, но не мешала.

Кирилл принялся рыться в рюкзаке, проклиная себя за спальник, носки, пенку, фонарь и прочую ерунду, вместо которой можно было бы притащить сюда ящик мясных консервов и побольше лекарств. Не предусмотрел. Из съестного обнаружились только ещё одна плитка шоколада — большая плитка, горький шоколад, купленная в экспедицию, потому что Кирилл где-то слышал о шоколаде в рационе диверсантов и полярников — и пакетик хлебных сухарей, ароматизированных беконом, которые он прихватил уж совсем непонятно для чего. Вредные погрызушки, больше химии, чем хлеба.

Но шоколад и сухари — лучше, чем совсем ничего. Кирилл разорвал пакетик и протянул его детям.

Дети смотрели во все глаза, вдыхали запах синтетической свинины и молчали.

— Мона, — сказал Кирилл, — возьми сухарей, пока суп варится.

Мона, глядя ему в лицо, взяла пакетик и потянулась поцеловать Кириллу руку.

— Эй, — сказал он, мучительно смущаясь, — так не надо, малютка. Просто — погрызите хлеба, ладно?

Мона тяжело вздохнула и отдала пакет старухе. Старуха принюхалась, взглянула Кириллу в лицо:

— Хлеб с мясом, что ли?

— Да нет, — смутился Кирилл ещё больше. — Так… просто соус, запах…

Старуха пошуршала пакетом. Кирилл предвосхитил вопрос:

— Это мы с братом привезли издалека, — сказал он торопливо. — Банки эти, пакеты — чтобы не портилось… Ну, долго объяснять. Там, в чужих странах, всю еду в дорогу так собирают.

На лице старухи появилась еле заметная тень улыбки.

— Диковина, — сказала она беззлобно, удивлённо. — Из-за моря, что ли?

Кирилл кивнул.

— Вроде того. Но мы родом из Святой Земли. Странствовали.

— По святым местам?

— По разным местам. И по святым.

Старуха тоже покивала понимающе — и повернулась к малышам.

— Чего встали? Вам дали — берите.

Дети подошли ближе. Старуха вынула из пакетика несколько сухарей — и дала каждому из детей по три штучки. Один взяла себе; прочие плотно завернула в пакетик и спрятала куда-то в нишу на печи.

Кирилл думал, что малыши тут же засунут сухари в рот, но они только нюхали и разглядывали хлеб, как Бог знает, какое лакомство. Кажется, они прикидывали, поровну ли им дали — и, только убедившись, что поровну, дети принялись не за еду даже, а за дегустацию, священнодействие: самый маленький лизал сухарь, двое постарше откусывали какие-то невидимые крошки, а Мона поднесла кусочек хлеба к носу и внюхивалась, как собачонка.

Кирилл понял, что к еде в этом доме не прикоснётся. Просто не сможет, потому что иначе не сможет избавиться от ощущения, будто обожрал детей. И вообще, наверное, никогда уже не будет относиться к еде так, как бывало раньше — после того, как наголодавшиеся малыши Святой Земли смаковали эти мусорные сухарики, которые и пищей-то назвать тяжело…

Сэдрик сел на скамью через стол от старухи.

— Тётка, — сказал он, — что случилось-то у вас? Кормилец где? Ни одного мужика в доме…

— Да, — мрачно сказала старуха, — нет мужиков. А были. Грех жаловаться, богато жили, хорошо. Мой старик возчиком был у мессира. Хорошее дело, лошадь была справная, сани с телегой. Воз свезёшь — получай сорок грошей, добрый мессир-то, платил, не скупясь. Хорошо жили, корову держали, кур — мясо каждое Новогодье, каждое Благовещенье… Перевернулась судьба-то…

— Что же случилось? — тихо спросил Кирилл.

— Да вот перво-наперво государь Алвин, храни его Господь, подушную подать набавил. Да ведь как набавил-то — по серебряному целковому с души! А старик мой в гордыне своей и говорит, небось, говорит, заплатим! Лошадь вывезет! Вот и вывезла… у старика от возраста ноги стали сдавать да и в груди давило, в извоз старшенький поехал. А на него лихие люди напали в лесу…

Лицо старухи скривилось в болезненную гримасу, она снова принялась усердно мешать суп, который, по разумению Кирилла, давно сварился — будто хотела доварить кусочек тушёнки до кашицы, размешать равномерно, не делить эти жалкие волоконца.

— Убили? — глухо спросил Сэдрик.

— Убили, — отозвалась старуха, не оборачиваясь. — Его-то убили, да и лошадь свели с телегой, да и муку, что сынок мессиру вёз — всё забрали. Только его тело и нашли на дороге, да привезли в деревню — весь-то он в крови, голова пулей разбита, как горшок… Старик-то, как увидал, так и упал, так и умер — от горя, не иначе…

— А скотину забрал мессир, — продолжил Сэдрик. — В счёт муки, да?