Моя Святая Земля

— Приёмная матушка, — продолжал Сэдрик. — Неважный, прямо скажу, присмотр за человеческим детёнышем, но другого-то не было… Вот она — да, она аристократка была при жизни. Своих-то детей не было — вот и возилась с проклятым младенцем, — неожиданно Кирилл услышал в его голосе нотки настоящей нежности. — Я лет до семи жил по ночам, что ты хочешь… Читать-писать научила, манерам — тоже пыталась. И контролировать Дар. Можно воды? Ну так вот. Учила меня управляться с Даром — вампиры обычно в этом смыслят хорошо. Я в семь лет был приличный некромант, — закончил Сэдрик и улыбнулся, почти весело.

— Некромант? — в сознании Кирилла всё вдруг встало на места — включая содрогающийся бифштекс.

— Ну, Дар-то… У нас с тобой, государь — с Даром всё хорошо. Только с разных сторон. За тебя два родных и любящих человека жизнь отдали — мать твоя, государыня Амалия, и её барон, побратим твоего отца-короля. Такое дело белому очень способствует. Светишься ты, как маяк — все бабочки на тебя летят, я так думаю… А за меня мой папаша, старый пёс, чужую душу аду продал, свою погубил. Тоже, знаешь, не гнилая кочерыжка.

Кирилл изо всех сил пытался не дать уму зайти за разум — но слушать было тяжело, вникать — ещё тяжелее, а воспринимать всерьёз — почти невозможно. Мешало начать играть в дешёвый фэнтезийный роман только отчётливое понимание, физическое, телесное понимание того факта, что его собственный, так сказать, Дар — то, что Сэдрик назвал «благословением» или «благодатью», как и сам Кирилл бессознательно называл про себя — истинная правда, ощутимая, доказуемая реальность.

Да и то…

— Погоди, Сэдрик… Вот ты говоришь, что я — король.

— Точно, государь. Тебя Творец благословил. На крови твоих родных, на любви там, на самопожертвовании — что Небесам особенно мило. Истинный король, всё верно.

— Допустим. Но ведь кто-то же правит той страной, откуда ты сюда прибыл?

Сэдрик положил вилку.

— Ага, — сказал он. — Это самое интересное. Я говорил, что мы с тобой родились в одну ночь? Так вот, не мы одни. Есть ещё один хрен, который родился в ту же самую ночь, только ближе к утру. Родился аккурат после того, как моему папаше проломили башку — тебя тогда на Святой Земле уже не было, потому оно всё и вышло, как вышло — и связан с тобой и со мной этот человек десятком мёртвых узлов.

— Сэдрик! — взмолился Кирилл. — Я не понимаю!

— А что тут понимать? На троне — твой кузен, Эральд. Алвин. Как это называется? Узурпатор. Тот самый хрен, чью душу мой папаша, придурок, по приказу твоего дяди-принца, который тоже придурок изрядный, продал Тем Силам. За корону, за власть, за все возможности. И на следующий день его благословило… что-то. В осквернённом храме. Вот эта тварь, без души, благословлённая адом, как он есть, сейчас в твоей стране на твоём троне и сидит. Как тебе?

— Жесть, — сказал потрясённый Кирилл. — И что? Что я должен делать?

— А я знаю, что ли? — удивился Сэдрик. — Понятия не имею. Это ты — благой государь, а не я. Тебе виднее.

Мне виднее, подумал Кирилл. Прелесть Сэдрик. Какого высокого мнения он о своём короле…

* * *

Сэдрик сидел на корточках у кровати Эральда и смотрел, как король спит.

В комнате не было темно: на окнах здесь не делали ставен, а шторы из мягкой ткани Эральд не задвигал. И Сэдрик, видящий, как кошка, даже в глубокой темноте, рассматривал лицо своего короля — а тот не чувствовал взгляда и не просыпался.

Детское лицо.

Даже не верится, что Эральд родился с Сэдриком в один день. Он — ещё мальчик. И дрыхнет, как мальчик.

Благой король оказался в точности таким, как на миниатюрах в старинных книгах и на витражах в храмах. Лицо, тело — как у статуи Божьего вестника. Волосы — золотая пшеничная солома. Глаза — синие, чистые. Хорошо высшие силы пристроили своего протеже — по лицу, по осанке, по голосу, по словам, по всему видно, что никогда он не знал зла, государь Эральд. Не касалось его зло, если оно в этом мире и есть.

А сторонним глазом кажется, что нет его тут.

И Сэдрик чувствовал гадкое желание наплевать на всё и поселиться здесь. Ну, почему бы и нет? В раю — хорошо, зачем возвращаться в кровавый кошмар, который остался дома? Ради чего, во имя мрака?! И ради чего тащить туда этого чистого ребёнка, который ничего не понимает? Что там будет с ними?

Ради людей? Ага. А эти люди хоть пальцем шевельнули бы ради Сэдрика? Ничего он хорошего от людей не видел — и не увидит. Белый король — другое дело, абсолютное милосердие, любит всех. Так ведь люди, редьку им в зубы, и его любовь раздерут на клочки! У него же никакой защиты нет. Вряд ли короли, которых воспитывала Святая Земля, были когда-нибудь такими милыми, как этот младенчик…

Ради спасения души отца? Ага. Который сделал ребёнка несчастной шлюхе, случайно, а сам, конечно, даже не почесался. Вспомнил о своём незаконнорождённом сыне только после того, как сдох, старый пёс. Спохватился. И теперь решил, что именно Сэдрик и должен подать ему чашку водички в его аду. Раньше надо было думать о душе…

Так ради чего, прах побери?!