Моя тайная война

Какие известные мне доказательства могли быть выдвинуты против меня?

К ним можно отнести юношеские связи с левым движением в Кембридже. Об этом было широко известно, и потому не имело смысла что-либо скрывать. Однако я никогда не вступал в Англии в коммунистическую партию, и, конечно, будет трудно доказать по прошествии восемнадцати лет, что я был на нелегальной работе в Австрии, тем более что большей части моих венских друзей, к сожалению, наверное, уже нет в живых. Была также одна компрометирующая фраза в старых материалах о том, что ОГПУ послало в Испанию во время Гражданской войны одного молодого английского журналиста. Но не имелось никаких подробностей, по которым можно было бы установить личность этого журналиста, а в то время многие молодые люди с Флит-стрит побывали в Испании. Не в мою пользу говорило также то, что поступить в разведку мне помог Бёрджесс. Но я уже решил обойти этот факт, назвав имя одной известной дамы, которую можно было считать ответственной за мое привлечение в службу. Если она признает это, все будет хорошо. Если же будет отрицать, я буду настаивать и заявлю, что не назвал бы ее имени, если бы действительно не верил, что именно она привлекла меня в секретную службу.

Может, конечно, возникнуть крайне затруднительное положение, если служба безопасности установит, какие материалы я брал из архива, работая в центральном аппарате, так как это докажет, что мои интересы выходили далеко за пределы официальных обязанностей. Единственно возможный аргумент в мою защиту, а именно что я страстно интересовался службой самой по себе, будет малоубедительным. Впрочем, я знал, что книги учета выдачи документов периодически уничтожаются, и считал маловероятным, что они пережили массовую чистку ненужных бумаг, проводившуюся после войны. Был также ряд дел, которые я вел, окончившихся неудачно для СИС по так и не установленным причинам. Но каждую неудачу можно было бы объяснить, не раскрывая моей истинной роли; к тому же были два важных дела, которые, несмотря на все мои старания, окончились не так, как хотелось бы. Хотя удачные дела и не оправдывают меня полностью, но могут в какой-то мере снять с меня ответственность за неудачу в других случаях.

Действительно, трудная задача заключалась в том, чтобы объяснить мои отношения с Бёрджессом. У нас было очень мало общих интересов, очень мало общих друзей и разные вкусы. Главное, что нас связывало, — политические взгляды, и именно это нужно было постараться по возможности скрыть. В этом отношении до некоторой степени помогала география. Когда я был в Австрии, Бёрджесс был в Кембридже; когда я был в Испании, он был в Лондоне; большую часть войны он провел в Лондоне, а я был во Франции, Хэмпшире и Хартфордшире; потом я уехал в Турцию, и мы снова встретились лишь через год в Вашингтоне. Поэтому я мог показать, что между нами никогда не было по-настоящему близких отношений, что он был просто интересным, но случайным компаньоном. Даже тот факт, что он остановился в Вашингтоне в моей квартире, можно было превратить в преимущество: неужели я настолько глуп, чтобы афишировать свою связь с Бёрджессом, если бы между нами были какие-то тайные отношения!

Другая трудность заключалась в том, как выглядела моя карьера. Чем больше я думал, тем меньше мне это нравилось. Начиналась она с известной всем связи с левыми организациями в Кембридже и, возможно, известной коммунистической деятельности в Вене; затем следовал полный «разрыв» с моими друзьями-коммунистами, за которым слишком быстро началась «дружба» с нацистами в Лондоне и Берлине; потом я из всех возможных мест выбрал франкистскую Испанию, чтобы сделать карьеру журналиста; далее поступление в секретную службу при помощи Бёрджесса и специализация на антисоветской и антикоммунистической работе; и, наконец, моя осведомленность о тех действиях, которые было намечено предпринять против Маклина, и его побег. Картина была жуткая. Я приходил к неизбежному заключению, что у меня нет надежды доказать свою невиновность.

Однако это заключение не слишком удручало меня. Основания для презумпции моей невиновности могли быть достаточными для сотрудников разведки, но их было недостаточно для юриста. Юристу необходимы улики. Цепь косвенных улик, которые могли быть выдвинуты против меня, была длинной, но, рассматривая каждое отдельное звено этой цепи, я полагал, что их можно разбить все по очереди; а если все звенья разбиты, что остается от цепи? Поэтому, несмотря на внешние неблагоприятные признаки, я считал, что у меня неплохие шансы. Следующая задача заключалась в том, чтобы, играя в открытую, начать сеять семена сомнений повсюду, где только возможно.