Моя тропа. Очерки о природе

Вообще плотогонов, и опытных и неопытных, на реке ждёт много опасностей. Тут и суводь, улово, как говорят в Горном Алтае. Выйти из него под силу только опытному плотовщику. И бурные пороги, путь прохождения которых надо заранее узнать досконально. Даже на сравнительно спокойных реках, таких как Иркут, можно зацепить плотом трос паромной переправы или попасть в запань (место, куда собирается сплавляемый по реке лес), из которой вывести плот будет проблемой. Надо знать, что в то время, когда вода в реке идет на прибыль, например, после дождей, поверхность её выпукла и всё, что плывёт, имеет тенденцию сваливаться к берегам. А вот когда вода начинает падать, поверхность реки немного вогнута, и всё плывущее сосредоточивается на главной струе, как правило, посередине. Однако во многих местах главная струя подходит совсем близко к берегу, скалам и обрывам. Именно поэтому не только молевой сплав леса (теперь уже почти повсеместно запрещённый), но и в плотах идёт всегда на падающей воде. В этом случае брёвен по берегам остается значительно меньше.

В конце второго дня заморосил дождик, течение совсем обленилось, передний салик, который мы нашли на берегу, намок и стал постепенно погружаться. Не доплыв немного до села Смоленщины, мы вылезли на берег, разделили и съели последнюю горбушку хлеба и пошли к тракту. До Иркутска оставалось километров шесть.

Олени ревут

Я выхожу из дому, когда только начинает светать.

Шлагбаум на въезде в лес, в Беловежскую Пущу. Я прохожу мимо него и трогаю полосатое бревно, потное от росы, холодное и мокрое.

В лесу начинается утренняя жизнь. Негромко чокает осенний дрозд в орешнике среди высоких, медного цвета сосен. Около их макушек гораздо светлее, чем внизу среди кустов, где ещё сильный сумрак. Там, наверху, защемив сосновую шишку в развилине сука, дятел барабанит утреннюю побудку.

В сосновых молодняках кричит сойка. Крик её похож на голос непроспавшегося человека – сиплый и глухой. Иногда сойки пересвистываются очень мелодично, но чаще кричат так, словно кто их душит толстой верёвкой.

В соснах слышно, как белка рывками спускается по стволу и ширкает коготками по коре – ширк-ширк-ширк! А потом словно забулькает – цок-цок-цок! И вверх по стволу – от звука моих шагов.

От тропы звучно взлетает рябчик. Пр-р-р-р! – крыльями. И слышно, как летит по чащобе, задевая ветки и сбивая на землю осенний ранний лист.

В лесу я один из людей. Никого здесь нет – ни грибников, ни охотников. Стараюсь идти так, чтобы никакой зверь меня не почуял. Если ты раньше услышишь или увидишь зверя – будет тебе удача…

Выхожу через каждые полверсты на перекрестье просек и просматриваю их. Просеки затянуты дымкой. Это не туман, а ароматные испарения утреннего леса. Если идти по какой-нибудь просеке, рассекающей прямой линией старые сосняки с ковром черники, или молодняки с бархатистым, темно-зелёным, влажным на ощупь мхом, или берёзовые куртины с первым, опавшим и ещё нетронутым осенней сыростью и тленьем листом, или одряхлевшие в лишайниках ели – везде тебя будет встречать новый запах. Можно завязать глаза и по смене запаха узнавать – вот березняк, он пахнет терпким вином; вот ельник – дохнуло разломанной сыроежкой и растёртой в ладонях травой; а повеяло теплом и смолой – это старый сосняк.

Нельзя идти в лес и думать лишь о том, зачем ты пришёл сюда, – за грибами, за ягодой или на охоту. Мыслимо ли не запомнить скользнувшую от твоей руки ящерицу, когда ты наклонился за торчащим из пожухлой травы грибом? Неужели, ползая на коленях по черничнику, не услышишь, как поползень или дятел бегают по сосновому стволу, осыпая чешуйки коры? Как можно пройти мимо хлопотливой стайки долгохвостых синиц-ополовничков, кувыркающихся на берёзах?

Именно в этом прелесть встречи с лесом…

Благородный олень на просеке в Беловежской Пуще.

«А-а-о-о-о!» – это в глубине лесного квартала, вероятно, в километре от меня, олень-рогач подает голос. «А-а-о-о! Бао-бао! А-а-о-о!» Он бросает звуки в осенний утренний лес. Словно невмоготу этому громадному зверю с развесистой короной рогов.

«А-а-а-о-о-о!» – и словно взял себя за горло и терзается оттого, что ещё сильнее бы надо крикнуть о себе или пригрозить сопернику.

«А-а-о-о!» – вот рвётся какая-то преграда, и словно из громадной бочки выходит голос зверя в лес. Слышу и будто чувствую, как вибрируют его голосовые связки, как резонирует звук в его груди, словно она увеличилась до невероятных размеров и сделана из благородного певучего металла.

«А-а-о-о-о!» – продолжает он свою прекрасную песню. И замирают в тоске ланки-оленухи, окружившие своего повелителя.

«А-а-а-о-о!» – исторгает он на последнем дыхании, и голос его звучит словно труба органа.

Это надо слышать. И слышать здесь, в ночной темени или утреннем сумраке леса со всеми его шорохами и запахами. А тут правее подает голос ещё один.

«А-а-о-о! Ба-а-о-о! Ох-ох-ох!» – в конце песни этот олень взрёвывает и ярится, словно сам себя распаляет на бой с соперником. «А-а-о-о! Это я сильнее всех! А-а-о-о! Это мои рога развесистее и мощнее!»