Моя веселая Англия

Миссис и мистер Эйри никогда не читали Голсуорси. Сказали, ай, там так много томов... Времени нет.

– Ваша мама, Роберт, – сказала я, – похожа на Айрини из саги.

– Какой саги? – спросил Роберт.

– О Форсайтах. Ну Голсуорси. Английский классик.

– Английский классик – Шекспир.

И Дебора Эйри призналась, что они были уверены, мы – дикари, что у нас зима круглый год, что мы живем в срубах или в землянках, что все, кому не лень, партизанят в ватных штанах и пускают под откос поезда, а иногда на поезда нападают конные банды в мохнатых шапках, а еще, что все женщины здесь похожи на миссис Нина Хрущев. И только Раиса Горбачев исключение, и поэтому ее выбрали первой леди.

А я читала Голсуорси. В подлиннике. У нас в университете моя группа вся читала. И когда мы приехали в Лондон, я легко пересказала роман «Собственник» из «Саги» нашему гиду, студентке Фионе, которая готовилась к зачету по английской литературе и не читала Голсуорси. И вместо нее сама провела своих от Трафальгарской площади до здания парламента, потом до Букингемского дворца. А чуть позже провела экскурсию по Вестминстерскому аббатству...

ЯНВАРЬ В АПРЕЛЕ

День рождения Роберта Бернса 25 января. А мы приехали в Шотландию в апреле. Но нет ничего невозможного для шотландца, который от гордости, что Бернс его великий земляк, готов не только раздуться, но и лопнуть. И нас пригласили на день рождения Бернса. А что делать, если апрель, а отпраздновать очень хочется?! Вот одна маленькая девочка говорила, что день рождения – это просто ужасно, ждешь-ждешь его целый год, а он приходит и... ррраз – и уходит. Получается, что один миг – гости, подарки, а потом выдохнуть и опять ждать.

Короче, мы поехали в горы.

Обычно 25 января все шотландцы и сочувствующие им граждане нешотландской национальности выражают свою солидарность с маленькой, но гордой нацией, в любви к поэту путем обильного возлияния, поедания специального блюда под названием хаггис и чтения стихов Роберта Бернса.

Конечно, по дороге прозвучал вопрос, который я ожидала, мол, а кто такой этот Роберт Бернс.

– Ну это как Пушкин в России и Шевченко на Украине, понятно?

– И как наш Мицкевич, – ревниво добавила гид Ханна, полька по происхождению, живущая в Англии. – Кстати, шотландцы уверены, что поэзия как жанр родилась именно в Шотландии. Ну взять хотя бы НАШЕГО Лермонтова, – продолжала Ханна.

– А чо это ВАШЕГО? – возмутился Папашвили Давид, владелец большого виноградного хозяйства. (У нас ведь такое место, где мы живем, что если кто к нам и приезжает ненадолго в гости, то частенько просто остается. Так и Папашвили приехал за невестой своей и остался у нас жить. И принялся заниматься тем, чем издревле занимался весь его род, – виноградниками.) – Чо это вашего Лермонтова? Он – НАШ Лермонтов, – высокомерно и хвастливо заметил Папашвили.

– Да, но он ведь из НАШИХ, – хитро прищурился Дуглас и прищелкнул языком, – из клана Лермант.

* * *

У меня в группе был один тип, начальник налоговой инспекции, уникальный в своем роде гражданин: будь он чуть-чуть похитрей, из него получился бы просто гениальный жулик. С синими, как васильки, наивными сверкающими глазами, он был такой жадноватый, прижимистый, с характером мелким. К тому же ужасно прожорливый. Ну просто как будто сначала родился его желудок, а уж потом этот вот орган оброс всем остальным вокруг – руками по бокам, ногами внизу и в самом уже конце маленькой головой сверху. Его совершенно не волновала биография великого шотландца, стихи и весь ритуал праздника, он живо интересовался лишь тем, какое питание будут подавать, почему оно так называется, из чего готовится.

В паб надо было подыматься по канатной дороге.

О том, что у меня стойкая гипсофобия, я уже писала. Это на фоне стойкой клаустрофобии. То есть сначала меня усадили в кресло и очень крепко пристегнули, и у меня началась паника, потому что мне было тесно, а потом мое кресло еще и стало подыматься вверх. Я поплыла над сероватым пористым покрытием, похожим на свалявшийся поролон.

С каждым метром становилось все холодней и холодней, и соседка по креслу кричала мне сквозь свистящий ветер: «Застегнись!»

Но я не могла отодрать пальцы рук от поручней. Она еще кричала: смотри, как красиво. Но я зажмурилась и ничего не видела. Все мои силы были направлены только на одно – не потерять от страха сознание.

Но недаром говорят, что женщина, прошедшая советский роддом, может выдержать все – конь ли это на скаку, или там изба разной степени возгораемости, или подъемник на горной трассе в Шотландии.

* * *

Небольшое двухэтажное здание. На первом этаже играл волынщик, а на втором сидели все мы. И организатору, прежде чем что-нибудь сказать или объявить, приходилось орать вниз: «Джон! Джо-он!!!»

Ну, чтобы Джон прекратил свою музыку. Потому что он в своей медвежьей шапке – как будто ему долго не давали, не разрешали играть и он дорвался наконец – так упоенно вдыхал душу в свою волынку, раздувая щеки, что совсем ничего не слышал, прямо как токующий тетерев.