Моя война

Теперь, после этого испытания, нас всех осталось человек тридцать. И вот мы, счастливчики, дрожали перед дверью, за которой происходило собеседование.

Самыми уверенными среди нас и, как нам казалось, самыми эрудированными были Владимир Басов и его друг Слава Корчагин. Оба коренные москвичи, хорошо знавшие постановки МХАТа и Третьяковскую галерею. Они осмелились пойти на собеседование раньше других. Мы взволновано ждали их возвращения.

Первым вышел Басов. Картинно встал спиной к двери, и мы все мигом окружили его.

- Ну, что? Как?..

- Сигарету!..- Басов выставил два растопыренных пальца.

Сигарета тотчас же очутилась у него между пальцев. Басов с видом небрежной усталости начал рассказывать.

- Сначала спросили об импрессионистах. Я ответил. Спросили, кого из художников я знаю и люблю. Я ответил: Сезанна. Показали открытку. "Кто это?" - "Ренуар".

- А по литературе не спрашивали? - поинтересовался кто-то.

Басов игнорировал вопрос и стал рассказывать, как он выполнял этюды с воображаемым предметом.

Я тогда понятия не имел ни о Сезанне, ни о Ренуаре. Об этюдах с воображаемым предметом только слышал. Короче говоря, шансы на успех было невелики. Но все же я продолжал на что-то надеяться.

Дверь открывалась, входили и выходили какие-то юноши и девушки... Помню их плохо, потому что сильно волновался.

Но вот назвали мою фамилию, и я, торопясь, пошел к двери.

Собеседование

За длинным столом, по одну его сторону, сидели преподаватели. Все с любопытством смотрели на меня. В центре восседал мастер - Сергей Осипович Юткевич. На нем был необыкновенный, явно заграничный, серый пиджак и яркий плетеный галстук; на глазах - черные очки. Тогда у нас еще не носили черных очков, и на меня они произвели почти мистическое впечатление.

- Подойдите сюда,- подозвал меня какой-то старик.

Он сидел в конце стола, перед ним были разложены открытки с репродукциями картин различных художников.

- Что это? - Он указал на одну из открыток.

Врать и вывертываться было бесполезно.

- Не знаю,- признался я.

- А это?

- Тоже не знаю.

- Как же вы идете в наш институт, если вы ничего не знаете? удивился старик.

Мне стало не по себе. Я разозлился на свое незнание, на старика и на все на свете.

- Я хочу поступить в ваш институт вовсе не потому, что все знаю. Я хочу учиться! Вы меня научите, и я буду все это знать! Не велика премудрость!

- Вы чем-то недовольны, молодой человек? - спросил строго Юткевич.Ну-ка, подойдите сюда.

Я подошел. Черные очки уставились на меня, как мне показалось, враждебно.

- Чем вы недовольны? - повторил он свой вопрос.

- Собой. Своим незнанием...

Юткевич посмотрел в какой-то список.

- Вы были офицером?

- Да. Сперва солдатом, потом офицером.

- А не кажется ли вам, что то, чем вы занимались в армии, и то, чем хотите заниматься в искусстве,- слишком разные вещи?

"Не примет",- подумал я, и, решив, что теперь терять нечего, дерзко ответил.

- Не кажется.

- Интересно...- сказал Юткевич.- Объясните.

- Если кто-нибудь в бою не оправдывал наших надежд,- сказал я,- то не потому, что не знал приемов боя или обращения с оружием, а потому, что в критический момент ему не хватило чувства долга и собственного достоинства. Я старался поддерживать эти чувства. В искусстве буду делать то же.- Я не лукавил.

В экстремальных обстоятельствах мысль работает особенно четко. Я до сих пор удивляюсь, как смог так точно сформулировать то, что действительно было, но о чем раньше я не задумывался. Юткевич уставился на меня сквозь темные очки.

- А что это у вас за значок?

Орденов я не носил (надевать ордена на экзамены было стыдно), но с этим значком не расставался. Он приносил мне удачу.

- Значок парашютиста,- ответил я.

Юткевич заинтересовался.

- Вы были парашютистом?

- Да.

- И прыгали в тыл врага?

- Да.

Юткевич улыбнулся:

- Перед нами положительный диверсант.

Все засмеялись шутке, и мне стало немного спокойнее.

- А что вам в искусстве нравится? - поинтересовался он.- Природу вы любите?

- Конечно. Но главное, по-моему,- человек.

- Тогда возьмите бумагу, сядьте за тот столик и напишите новеллу, в которой будет природа и человек.

- Новеллу не смогу.

- Почему?

- Новелла - один из самых трудных жанров литературы, а я никогда не мыслил себя писателем.

- Литературного произведения от вас не требуется. Напишите как умеете.

Я сел к столику, и тема, как бы сама, сразу пришла мне в голову. Я был в том редком настроении, когда все ладится.

Я вспомнил апрельское утро в Венгрии. Нас, раненых, вынесли на носилках на двор, чтобы отправить в город Веспрем, где был госпиталь. Ярко светило солнце. Весело звенела весенняя капель, чирикали воробьи.

Раненый, когда прошел раневой шок, начинает выздоравливать и видит мир по-новому. Все, что его окружает, кажется ему чрезвычайно ярким, все волнует и радует. Мне нравились венгерские волы, каких я видал раньше только на картинках, и повозки с бортами, похожими на примитивные лестницы, в которые нас положили.

У раненого, лежащего рядом со мной, толстая повязка из марли и ваты закрывала глаза. Втягивая ноздрями весенний воздух, он промолвил: